Сезон любви на Дельфиньем озере

Как ни была я благодарна подругам за свое спасение, в этом моем чувстве было бы больше жара, если бы они заранее рассказали мне о своих подозрениях.

— Я была уже почти в этом уверена, когда первый раз ездила в Абрау, чтобы позвонить коллегам. Это было очень непросто — добыть нужные нам сведения. Такая конфиденциальная информация доступна только психиатрам и правоохранительным органам. Но мои друзья выяснили все, что надо, и подтвердили мой диагноз… Окончательный ответ пришел только сегодня утром.

Тут я не выдержала:

— Ты все это знала — и молчала!

— Нет, Таня, я не молчала, а действовала. Я поделилась своими подозрениями с Тахиром и Максимом, и за Лялей приглядывали — так, на всякий случай. И еще — мы ее спровоцировали на сегодняшнее нападение. Максим объявил ей, что по служебной необходимости пришлось обменять ее билет на более ранний срок, и она должна уехать с базы сегодня же вечером — то есть теперь уже вчера — и улететь ночным рейсом. И она заметалась. Славик наблюдал, как она с ножом спряталась в кустах возле твоей пятихатки, но не решилась туда войти за тобой; и только когда ты сама отправилась в логово зверя, она за тобой последовала…

— Так, значит, вы поймали ее на живца…

— К сожалению, не поймали, а упустили… Пойми, ведь Ляля была социально опасна: кто знает, что бы она стала делать в Москве.

Может быть, решила бы довершить начатое здесь. Но зачем строить праздные предположения, этого все равно не будет…

Вика замолкла, и на некоторое время все затихли, вспоминая печальный Лялин конец. Мне показалось, что в полумраке промелькнула какая-то тень — может, это была грешная душа несчастной Ляли, покидающая землю? Потом Вика заговорила снова, ее простуженный голос звучал печально и тихо:

— Ляля была очень и очень больна. У нее была шизофрения. Брали ее в экспедицию по рекомендации ее шефа из Института биохимии, у которого она проработала последние пять лет. Что он знал о ней? Только то, что она великая труженица и все эти годы безуспешно пыталась поступить в медицинский. О другой стороне ее жизни я узнала из истории болезни — спасибо коллегам. Она находилась под наблюдением психиатров с 14 лет. Уже в подростковом возрасте ее поведение порою угрожало ее близким — она превратила жизнь своей семьи в ад. Еще раньше, в детстве, она возненавидела своего младшего брата, ревновала к нему родителей, чуть не выбросила младенца в окно… Когда Ляля подросла, то отношения в семье настолько накалились, что мать с младшим сыном переехала жить к бабушке, а дочка осталась с отцом. Впрочем, меня больше всего заинтересовал один эпизод из ее биографии — в двадцать лет она была насильственно госпитализирована при участии милиции.

Она в течение нескольких месяцев преследовала своего соседа по лестничной площадке, красивого юношу — студента театрального института. Ляля не давала ему прохода, ходила на все его спектакли, поджидала у дверей, так что он вынужден был сбегать от нее по черной лестнице — благо она была в их доме. А потом состояние ее обострилось, и она ворвалась к нему в квартиру голая… Не буду дальше цитировать заявление молодого человека, скажу только, что после этого ей поставили еще один диагноз — синдром нимфоманической фригидности…

При этих словах среди слушателей началось шевеление; под кем-то скрипнула табуретка, слегка оживившийся Витюша недоуменно хмыкнул, а «знаток женщин» Гера Котин подал реплику:

— Что-что? Даже я о таком никогда не слыхал!

Смутивший всех вопрос сформулировал Славик:

— Честно говоря, я думал, что нимфомания и фригидность — две вещи абсолютно противоположные и никак не совместимые…

— Как ни странно, это именно так и звучит: нимфоманическая фригидность. Несчастная жертва такого сексуального отклонения все время испытывает навязчивую потребность в сексе, доходящую до исступления именно потому, что ни один половой акт не завершается у нее оргазмом и после него она еще больше сексуально неудовлетворена и возбуждена, чем прежде.

Так вот, этим-то и страдала Ляля — конечно, все это шло от ее шизофрении. В тот раз Ляля провела в психушке много месяцев, но больше туда не попадала. То ли обострений у нее больше не было, то ли она научилась очень хорошо маскировать свою ненормальность — для некоторых форм шизофрении такая диссимуляция бредо… то есть, извиняюсь, многие шизофреники очень хорошо скрывают от окружающих свою болезнь.

— Да, что-что, а уж это у нее хорошо получалось, никто даже и предположить такого не мог, — заметил Максим все с тем же бесстрастным видом.