Сезон любви на Дельфиньем озере

Я сидела, уткнувшись носом в иллюминатор, и рассматривала небеса. Посмотреть было на что: мы летели над самыми облаками; сплошная облачность закрывала от нас землю, но сверху на эти туманные поля падали солнечные лучи, окрашивая их во все мыслимые и немыслимые цвета и оттенки. То мы проплывали над зелеными облаками, то над золотисто-желтыми пространствами, похожими на поляны цветущих одуванчиков; то внизу под нами возникали горки и возвышенности, то в радужных лучах появлялась какая-то фигура странной формы, и я пыталась отгадать, что это — овечка или игрушечный медвежонок?

Девочки сидели с другой стороны, через проход, но я не жалела, что оказалась одна, и не очень уговаривала поменяться со мной местами толстую тетку, которая расплылась телесами у противоположного иллюминатора. Впрочем, это все равно было бесполезно: казалось, она вся просто растеклась по креслу, и вряд ли ее можно будет собрать даже в самой Москве.

Итак, я сидела, отвернувшись от салона, и, наблюдая за облаками, размышляла. Мне было о чем подумать и о чем вспомнить. В какой-то момент в голову мне даже прокралась крамольная мысль: я бы не стала слишком возражать, если бы самолет сейчас разбился… Лучше всего умереть вот так, внезапно, на пике. Что бы там ни было, за этот месяц я прожила целую жизнь, с трагедиями и смертельными опасностями, много работала и много развлекалась, общалась с друзьями и любила. Мне казалось, что я никогда не была так счастлива, так сконцентрированно счастлива, чем в те неполные три недели, в которые мы с Алексом сблизились, влюбились и любили друг друга. Пусть это короткая любовь, но любовь же!

После того как Алекс уехал, я, помахав рукой увозившему его «газику», возвращалась в пятихатку со слезами на глазах и встретила Вику. Она спросила:

— Вы договорились о встрече в Москве?

— Нет, мы ни о чем не договаривались, да это и не нужно. Я думаю, Вика, это конец. Я не знаю ничего о его личной жизни в Москве, да и не хочу знать. Только в одном я уверена: так хорошо, как в Ашуко, нам уже не будет. Я заранее себя настраивала на то, что у нас нет будущего, и если я сейчас и расстроена, то уже завтра собираюсь улыбаться… А может, уже сегодня вечером.

— Хочешь доказать себе, Таня, что ты железная женщина? Вряд ли тебе это удастся. Почему в зависимости от перемены места чувства должны тоже меняться?

Я видела, что думала она вовсе не о моих отношениях с Алексом, а о себе и Диме.

— Потому что это почти закон природы — то, что расцветает на Черном море, увядает в Москве.

— Как бы я хотела, чтобы ты ошибалась…

Тут сзади незаметно подошла сияющая Ника и, обняв нас обеих за плечи, сказала:

— Находиться в таком состоянии, как мы все в эту минуту, — это прекрасно, сколько бы времени этот подарок судьбы ни продлился… Мне кажется, что я никогда еще не была так влюблена, как сейчас. Во всяком случае, я никогда не была влюблена в более достойный объект. Славик — совершенно изумительный парень, я таких просто не встречала. Чем бы это лето ни завершилось, я счастлива и буду счастлива, что это у меня было. — И она лучезарно нам улыбнулась.

Нике хорошо было говорить — Славик не женат, влюблен в нее, как будто ему не двадцать шесть лет, а шестнадцать, и разделяет их так мало: небольшая разница в возрасте, два предыдущих брака Ники и то, что она нажила за свои 32 года — ребенок и жизненный опыт. Впрочем, я не завидовала подруге — у каждой из нас были своя линия судьбы и свой возлюбленный.

Мне Славик нужен был только как друг и ни в каком ином качестве. Я счастлива была за Нику, но, главное, я радовалась, что Дима Черкасов последние дни перед нашим отъездом вел себя безукоризненно по отношению к Вике. Она это более чем заслужила. Тем более, насколько я понимала Диму, этого «злого донжуана», по выражению Геры, в Москве он вряд ли собирался продолжать летний роман. Сезон экспедиций — это время легких развлечений, а в родном городе Диму ждала семья, и ему не нужны были осложнения.

Облака проплывали за толстым стеклом иллюминатора, струясь и перетекая из одной формы в другую; даже самое красивое зрелище может быть утомительным, и я прикрыла глаза. Тут же перед мысленным взором у меня возник Ашуко — залитая солнцем биостанция, спокойное темно-синее море, лениво облизывающее прибрежную гальку, такое, какое оно явилось нам на следующий день после того, как поглотило в своей пучине Лялю. Как будто сама природа позаботилась о том, чтобы смыть следы вчерашнего безумства, и от могучего шторма, напомнившего старожилам Ашуко ноябрьские бури, не осталось и воспоминания. От Ляли же небольшая памятка осталась: кто-то из ребят нашел на берегу недалеко от погранзаставы разорванную вьетнамку, рыжую с желтеньким цветочком на перемычке — такие были только у нашей безумной лаборантки.