Сезон любви на Дельфиньем озере

Из Абрау в Москву полетела телеграмма «Приезжайте. С вашей дочерью случилось несчастье». Через день в Ашуко привезли из аэропорта пожилого сутулящегося мужчину с седыми усами — отца Ляли. Он долго бродил по берегу, всматриваясь куда-то вдаль, как будто надеялся увидеть у линии горизонта свою дочь. Тахир, Вика и лейтенант с погранзаставы, замещавший пившего горькую капитана Свиридова, беседовали с ним в течение полутора часов, как я думала, уговаривали его не поднимать лишнего шума, в интересах доброй памяти его покойной дочери. Вика рассказывала потом, что особой обработки и не потребовалось.

— Он уже был готов к самому худшему и не удивился ни тому, что Ляля утопилась, ни тому, что ее к этому привело… Только попросил водки; Тахир налил ему спирта, и он осушил стакан махом. Мне показалось, что теперь, когда дочери нет, отец испытал даже какое-то облегчение; все эти годы он жил в диком напряжении, в постоянном ожидании чего-то страшного. Он производит впечатление глубокого старика, а ему ведь только пятьдесят три года — я случайно видела его паспорт…

Так и вышло, что Ляля числилась теперь в архивах милиции не самоубийцей, покончившей с собой после того, как открылись ее преступления (это повело бы за собой бесконечные расследования), не случайно утонувшей в море сотрудницей биостанции, за что сняли бы голову с Тахира вкупе с Максимом, а просто без вести пропавшей — где-то между поселком Ашуко и столицей нашей родины.

Проще говоря, дело замяли. Тело ее так и не нашли.

Мою тетушку все это потрясло до глубины души; впрочем, это не заставило ее изменить свои убеждения.

— Я считала, что тебя преследует дух Сергея, но я ошибалась, — сказала она мне как-то. — Сергей был человек не плохой — просто слабый. То, что ходило за тобой по пятам, было злом. По моему мнению, Ляля — это воплощенное зло; если она и не ведала, что творит, то это свидетельствует лишь о том, что ею управляли какие-то потусторонние силы, силы зла.

Я подумала и частично с ней согласилась:

— Ты знаешь, Ванда, я постоянно ощущала себя как-то неуютно в ее присутствии, только не понимала, почему, и приписывала это дурному влиянию чего-то или кого-то иного. Например, Любы… Со мной так было, когда я, например, в большой компании вынимала рыбу из сетей в день освящения бассейнов… Теперь я понимаю, что чувствовала на себе недобрый взгляд Ляли. Или в Абрау, когда мне казалось, что меня кто-то преследует: я-то считала, что это Лиза или, в крайнем случае, Нарцисс, но теперь я убеждена, что это именно она тогда за мной шла — может, искала случай со мной расправиться.

У нее действительно был очень злой взгляд, даже Эмилия теперь это признает. Впрочем, задним числом все мы умные.

Но больше разговоров об этом мы не вели; я постаралась забыть, хотя бы до конца отпуска, о сумасшедшей злодейке так же, как я не желала думать о страшной смерти Сергея. Эти последние дни я хотела занимать и голову, и руки, и тело только приятными мыслями и делами. И мне это почти удалось, по крайней мере до тех пор, пока не уехал Алекс.

Проводив его (с ним вместе отбыли в Москву моя тетушка и ее аристократический пес), я до своего собственного отъезда вела почти растительный образ жизни. Я спала по многу часов в сутки, отсыпаясь за все предыдущие дни и ночи; долгими днями я валялась на пляже, как какая-нибудь завзятая курортница. С Викой и Никой, которые наконец-то были свободны — им на смену приехали новые стряпухи, — мы уходили к Ласточкину обрыву и там загорали и купались в чем мать родила, не заботясь о нравственности рядового и младшего командного состава нашей доблестной погранзаставы. На южном солнце от Викиной простуды не осталось и следа.

Как ни странно, когда все опасности и угрозы остались позади, жизнь стала казаться мне какой-то постной и безвкусной. Иногда в это растительное существование вкрапливались проблески чего-то если не более высокого, то, по крайней мере, более интересного.

Так, однажды я чуть не совершила своего рода подвиг — в не самое радостное для сотрудников биостанции утро я приготовила завтрак.

Когда девочки обратились ко мне с просьбой заменить их на кухне на одно только утро, я не смогла им отказать, только потребовала инструкцию в письменном виде: сколько крупы, сколько воды, сухого молока, сахара и т. п. Вечером мне показалось, что все это до предела просто. Но я проспала, не успела вовремя включить плиту, и когда мои часы показывали уже полвосьмого, а вода и не думала закипать, я уже так не думала. Бегом я помчалась в домик Миши Гнеденко за вторым кипятильником. Открыв дверь и осторожно переступив через баррикады «от коров», я уже протянула руку, чтобы взять сей ценный прибор, но опрокинула стоявшее у порога любимое Мишино ведро, которое покатилось с диким грохотом. Сам Миша застонал во сне и со словами:

— Специально же для вас, девочки, повесил кипятильник у входа! — открыл глаза и тут же снова их закрыл.