Сезон любви на Дельфиньем озере

Вода все никак не закипала, и я варила манную кашу в большой кастрюле прямо на двух кипятильниках — я еще даже умудрялась помешивать ее деревянной ложкой. Увы, это не особенно помогло, и каша вся была в комочках… Я надеялась, что раздавать завтрак будет кто-нибудь из моих подруг, но они обе со смехом отказались.

Я стояла во главе нашего длинного стола с поварешкой в руках и все время повторяла одно и то же:

— Берите кашу. Каша несъедобная… Берите кашу. Каша несъедобная…

Как ни странно, кашу съели — наверное, из сострадания к горе-кухарке.

После этого мне вдруг захотелось вытащить Мишу из-за его баррикад, из его тесного мирка в любовно оклеенной обоями пятихатке. Ради этого я согласна была пожертвовать даже сном. Подговорив девочек, я встала в семь часов утра; Ники на месте не было, и мы с Викой вытащили тогда из палатки заспанного Вадима, который, услышав про наш замысел, тут же взбодрился, как всегда, когда пахло розыгрышем. Втроем мы прокрались в домик Гнеденко и вынесли наружу кровать со сладко спящим Мишей. Мы с трудом дотащили его до бассейна, но тут Вадик позорно дезертировал. Не знаю, хватило бы у нас сил доставить этот нелегкий груз до места назначения, если бы навстречу нам не попался простодушный Валерий Панков.

— Ой, девчонки, а чего это вы делаете? — спросил он, протирая глаза.

— Чего, чего… Не видишь, что ли, кровать на мостик поднимаем, лучше помоги, чем спрашивать!

И Панков помог. Представьте себе изумление Миши, проснувшегося на свежем воздухе от того, что лучи солнца поглаживали его физиономию и проникали даже сквозь сомкнутые веки.

Он открыл глаза, огляделся и… обнаружил вокруг себя пустое пространство, а далеко внизу — воду… И животрепещущий вопрос: как он сюда попал?

Вот в таких забавах проводили мы с девочками дни, а как они проводили ночи, я не спрашивала; судя по тому, как блестели их глаза наутро, — хорошо. И вот настал последний наш вечер на биостанции, наша последняя ночь, наше последнее утро… В последний раз я покормила и хорошенько на прощание почесала мою спасительницу Асю. И вот наконец мы, немного усталые и перевозбужденные (накануне мы гуляли и расставались с друзьями почти до самого рассвета), загружаемся в экспедиционный «уазик». Наши вещички уже в машине, и мы стоим у ворот, прощаясь с сотрудниками биостанции, — это обычный ритуал, немного грустный.

Другой традиции — кидать в воду монетки, чтобы вернуться сюда еще раз, — я не признаю. Сколько я ни бросала серебро в разные фонтаны и озера — никогда я снова туда не попадала. В Ашуко же я никогда не обогащала морское дно презренным металлом, но почему-то всегда именно сюда меня тянет, и я возвращаюсь…

Люди подходят, желают приятного пути, дают письма и последние поручения. Меня обнимает на прощание Гера Котин и отдает мне три письма для жены. Я удивляюсь — почему сразу так много?

Он мне объясняет: он их написал этой ночью, но все они помечены разными датами. Пусть Валя считает, что муж все время о ней думал, но никак не мог найти оказию, чтобы их отправить…

Миша Гнеденко (он тащил мои чемодан и сумку) заботливо спрашивает нас, не забыли ли мы чего. Тогда мы с Никой перемигиваемся и одновременно с двух сторон вешаемся ему на шею; Миша укоризненно тянет: «Девочки, ну девочки же!..» — но девочки его не слушают, а смачно целуют в обе щеки. Наконец, выдохшись, мы его отпускаем, и тут его целует Вика — прямо в губы. Миша все это терпит и не бежит сразу умываться — только потому, что это мы.

Меня удивило, что подошла сказать «до свидания» и Люба; генеральская дочка пожала руку мне и Нике и даже чмокнула в щечку Вику — очень популярной личностью стала Вика на биостанции.

В конце концов церемония расставания завершилась; мы все запихнулись в тесный «уазик», утрамбовались в нем и двинулись в путь — сначала медленно, вверх по грунтовке мимо погранзаставы, натужно надсаживая двигатель, а потом, раскочегарясь, все быстрее и быстрее. Мне некогда было глядеть в пропасти и пугаться — мое внимание было занято совсем другим. Я держала в руках большой бидон с маленькими осетрами, которых вез в Москву Феликс Кустов. Он тоже возвращался в Москву, и я одной своей половинкой сидела у него на коленях.

Каждый раз, когда автомобиль подпрыгивал на очередной кочке, он восклицал: «Осторожнее!» — причем это был призыв вовсе не к шоферу, а ко мне. Делал он это совершенно зря, потому что мне самой вовсе не улыбалась перспектива вылить на себя десять литров воды, даже пресной, а тем более плавать среди осетров. Поэтому я прижимала к сердцу этих несчастных мальков, как утраченного и вновь обретенного возлюбленного, и довезла-таки их до аэропорта живыми (хотя, наверное, с сотрясением мозга). Подмокла я только сверху — лиф моего голубого сарафана из марлевки прилип к голому телу.

В зале ожидания мы наткнулись на актеров с Дельфиньего озера. За то время, пока мы с ними не видались, они еще больше одичали и оробинзонились.