Сезон любви на Дельфиньем озере

Что же касается Геры, то он ухаживал за Никой, потому что просто не мог пропустить такую красивую женщину — такая уж у него была натура. Гера был завзятым бабником, но он предпочитал другое определение — донжуан. У него была даже своя теория на этот счет — своя классификация донжуанов.

Мы с Герой были в прекрасных отношениях, хотя он был намного младше меня — в мой последний тренерский сезон он впервые приехал в Ашуко еще студентом. Впрочем, возраст женщины его абсолютно не волновал, лишь бы она ему нравилась, а уж понравиться даме он умел.

Наверное, он был типичным донжуаном, или, скорее, казановой, потому что у него был дар: он так искренне влюблялся в предмет своей страсти — пусть на час, на день, — что женщина ощущала себя королевой и тут же таяла в его объятиях. Но ко мне он относился чисто по-дружески, как и я к нему, может, он просто не чувствовал во мне подходящий объект для искушения и соблазнения. Подозреваю, что я для него была слишком спортивна и голенаста — не его тип.

Как-то он поведал мне некоторые положения своей философии:

— Что я могу с собой поделать, если люблю всех женщин сразу? Да, я женат, так уж получилось, должна же у человека быть семья!

— А жена у тебя красивая?

— Нет, Валя не так уж хороша. Я спокойно уезжаю и оставляю ее дома, зная, что на нее никто не взглянет второй раз и рога мне не грозят. С другой стороны, она, с ее скромной внешностью, не должна вмешиваться в мои дела на стороне… Она у меня умная и старается об этом не догадываться.

— А зачем тебе столько баб?

— Но они же все прелестны! Без них жизнь была бы так скучна… И потом, я же никому не причиняю зла. Я не соблазняю невинных девиц, никогда ничего не обещаю, просто со мной женщине так же хорошо, как и мне с ней (по дошедшим до меня агентурным сведениям, это было истинной правдой). Может, я ей дарю самые прекрасные минуты ее жизни.

Пусть я — донжуан, но добрый донжуан, в отличие от некоторых наших знакомых.

— Например?

— Зачем далеко ходить — взять того же Диму Черкасова. Он через своих баб самоутверждается. Ему льстит, когда они за ним бегают и восхищаются им, а он до них снисходит. Иногда он доставляет себе удовольствие, специально их мучая. В общем, у нас с ним совершенно противоположный подход к женщине.

— Значит, он — злой донжуан, а ты — добрый… — Боже мой, у Вики положение даже хуже, чем я себе представляла, с тревогой подумала я. — А что ты можешь тогда сказать о Никите Вертоградове?

— Никита — в первую очередь романтик. Он влюбляется в женщин романтически, он их идеализирует, он говорит с ними о поэзии, пишет им стихи. Он пел бы им серенады, если бы это не вышло из моды. Для него самое главное — процесс, а не цель, этим он отличается от истинного донжуана. Тем более что на самом деле ему никто, кроме Инны, не нужен. Не думаю, чтобы он был ей чересчур верен, но когда женщина превращается из Прекрасной Дамы в любовницу, очень земную и с женскими капризами, он тут же теряет к ней интерес и возвращается и мыслями, и чувствами, и телом к жене.

— А-а…

Я, может, и не совсем поняла эту классификацию — в конце концов, я же женщина, и мужская психология в какой-то мере навсегда останется для меня загадкой. Но одному я была рада: Алекс явно никак не походил на донжуана — ни на доброго, ни на злого, ни даже на романтического.

После обеда, когда я зашла к себе в хатку, тут же объявился Алекс. Сегодня в руках у него был фотоаппарат. Он заявил, что хочет меня снимать — в конце концов, он профессиональный фотограф, ну, почти профессиональный.

Я вообще-то не очень люблю сниматься — я не слишком хорошо выхожу на фотографиях. Но в данном случае… Нет, я не могла ему отказать, более того, я с удовольствием стала ему позировать. И не только я.

Вслед за Алексом явилась Люба, которая тут же, по-детски всплеснув руками, заявила, что она тоже хочет фотографироваться. Я едко заметила, что именно сейчас она необыкновенно фотогенична (ее ссадины еще не зажили, а только покрылись темной корочкой), но Люба по своему обыкновению пропустила мою иронию мимо ушей. Вздохнув, Алекс навел на нее объектив и щелкнул затвором. Но так просто отделаться от нее не удалось. Она потащила Алекса к своему домику, где она жила вдвоем с Лялей, и заставила запечатлеть для вечности ее быт:

— Пусть родители посмотрят, в каких диких условиях мы тут живем!

Люба относилась к той категории зануд, которым легче отдаться, чем объяснить, почему нельзя. Впрочем, генеральские дочки (а я, кроме Любы, знакома еще с двумя) все такие: напор, абсолютное отсутствие такта, приказной тон, как будто полученный в наследство от папаши, и при этом еще дикие комплексы. Впрочем, при такой внешности, как у Любы, у меня тоже были бы комплексы.

Алекс попытался было сопротивляться, но я подтолкнула его, шепнув на ухо:

— Так мы быстрее от нее отделаемся. — И он, вздохнув, пошел за ней.

На наше счастье, вскоре пришла Ляля, и я услышала ее громкий голос:

— Люба, как ты смеешь рыться в моих вещах! — Видно, она действительно разозлилась — обычно она говорила тихо, ровно, чуть ли не монотонно.