Сезон охоты на людей

– Надеюсь, что его не раздавит эта тяжесть, – сказал искренне встревоженный Хуу Ко.

– Он может задохнуться, – подхватил сержант.

Но русский, на спину которого давил груз более чем в сорок килограммов – два восемнадцатикилограммовых мешка и еще один пятикилограммовый мешочек, – почти изящными движениями пополз в свой далекий путь на огневую позицию. Выбранную им точку отделяло от туннелей добрых две тысячи метров; она находилась вдали от выжженной зоны.

Ему потребовалось шесть часов – шесть часов изматывающего, изнурительного пути ползком через густую высокую траву, и все это время он страдал не только от невыносимой боли в спине, но и от унизительного чувства страха, порожденного собственной беспомощностью. Человек с сорока килограммами песка на спине ползет на вражескую территорию. Разве можно придумать что-нибудь более смешное более трогательное, более жалкое? Его мог убить любой дурак с винтовкой. Ему казалось, что у него не осталось энергии все его чувства были заглушены болью и сплющивавшей грудную клетку тяжестью огромных мешков, навьюченных на спину. Он полз, и полз, и полз уже целую вечность.

И все же он каким-то образом добрался до нужного ему места и отправился назад, когда землю уже осветили первые лучи восходящего солнца. Он проспал весь день и весь следующий день, потому что спина у него страшно болела.

На третий день он снова пополз, на сей раз взяв с собой винтовку и мешок со специально снаряженными патронами. Это оказалось намного легче. Он добрался до своего пригорка задолго до рассвета и располагал хорошим запасом времени, чтобы устроиться.

Снайпер зарядил винтовку и попробовал несколько расслабиться, привести себя в состояние своеобразного транса, которое, как он точно знал, было ему необходимо. Но расслабиться по-настоящему ему так и не удалось. Он оставался напряженным, чувствовал раздражение. Два раза его напугали какие-то шумы. Разыгралось воображение: он почти воочию видел над собой огромный черный самолет, видел, как земля встает стеной, перевернутая снарядами пушек. Он вспомнил, как, отчаянно напрягая силы, куда-то полз, как от страха его разум отказывался работать, как мир буквально взрывался позади него. Через этот ад невозможно было проползти, никакого «через» просто не существовало. Он полз и полз, и в его ушах непрерывно гремели взрывы, полностью оглушившие его, и оставалось надеяться лишь на то, что он ползет в нужном направлении. А какое направление было нужным?

«Если он был там, то теперь он мертв», – услышал он слова одного из морских пехотинцев, обращенные к другому.

«После этого никто не смог бы уцелеть», – ответил второй.

Они находились так близко! Они стояли в трех метрах от него и болтали, как рабочие во время обеденного перерыва!

Соларатов в тот момент мечтал о том, чтобы превратиться ничто. Как затаившееся животное, он остановил все проявления жизни, над которыми был властен. Возможно, он даже перестал дышать, во всяком случае, ни один нормальный человек не назвал бы это дыханием. Его пульс почти замер, температура тела понизилась, глаза полузакрылись. Он распластался по земле, даже каким-то образом расплющился на ней, наполовину погрузился в нее и готов был не позволить себе ни малейшего шевеления на протяжении всего дня. Морские пехотинцы все время ходили вокруг; однажды он увидел прямо перед носом массивные тропические ботинки. Он обонял резкое зловоние горящего бензина, когда они поливали местность из огнеметов; он ощутил их радость, когда они нашли винтовку, которую он выронил в панике, и пришедшее ей на смену раздражение оттого, что они так и не могли найти трупа. А ведь труп был тут, почти у них под ногами, и все еще дышал!

Движение!

Чуть заметное шевеление вернуло его из того дня в этот. Через бинокль он разглядел в предутреннем свете, как что-то передвинулось прямо за валом, окружавшим базу американцев, хотя это происходило слишком далеко. Винтовка была уложена на мешки, буквально вмурована в песок, который был набит в мешки настолько туго, что скорее походил на бетон; приклад с той же силой упирался в меньший мешок. Снайпер скорчился позади, чувствуя себя так, будто он расплылся вокруг винтовки, лишь бы не сдвинуть ее ни на волос – настолько идеально она была установлена. Его глаз приник к окуляру.

Он снова увидел движение: кажется, это лицо показалось над бруствером.

Вверх, вниз, потом снова вверх, снова вниз.

Его палец прикоснулся к спусковому крючку; сердце колотилось в груди, как кузнечный молот.

Ну вот, наконец-то затянувшаяся охота закончилась. Нет!

Он следил за тем, как они поднялись над бруствером сначала стрелок, а за ним и корректировщик, перевалились по очереди через мешки с песком – как же далеко все это происходило, – снова сошлись в овраге и направились по нему вверх.

Его заполнило бесконечное сожаление.

«Ты побоялся стрелять».

«Нет, – ответил он сам себе. – Сегодня ты не был на это способен. Ты не находился в зоне. Ты не мог бы произвести выстрел».

Это была чистая правда.