Сезон отравленных плодов

В саду Илья и Юлечка осматривают яблони и клумбы, говорят между собой как будто не на русском: о вкладах и патентах, пифах, займах, инвестициях. Женя плетется рядом, чувствуя себя какой-то дурой.

– А ты? Ты где учишься? – Юлечка оборачивается к ней.

– Второй пед, – отвечает Женя. – Переводческое, – поспешно добавляет она. Юлечке не нужно думать, что Женя – какая-то там училка.

– О! А какой язык?

– Английский. Я на вечернем.

– Понятно.

Юлечке не очень интересно, судя по всему. Она поворачивается к Илье, они говорят о грядущем отдыхе в Сочи.

И ничего ей не понятно. Жене хочется развернуть ее лицом к себе и объяснить, что она – лучшая на курсе. Что отец нашел ей этот институт, потому что там работает его знакомый. «А в иняз все равно не поступишь, только год потеряешь», – так он сказал, а Женя, дура, послушалась и теперь жалеет. Что она хочет переводиться на журфак. Что вечернее потому, что она работает днем секретарем и снимает вдвоем с Дианкой однушку на «Рижской». Что к ним в эту однушку все время без предупреждения заявляется бабка-хозяйка, проверяет, не привели ли мужиков. Но откуда Юлечке знать, разумеется, ей-то не нужно работать.

Вот Илья бы Женю понял, но он занят.

– Видишь дуб? – говорит он. Они с Юлей идут к дубу у калитки, Женя ступает позади. – Я лазил на него, когда был маленьким. Мне нравилось на нем сидеть.

Юлечка ахает с восхищением мхатовского уровня.

– Еще с пацанами катались на байках, ночью гоняли по полям.

Слово «байк» Юлю заворожило. А Женя каталась на мотоцикле? Как, Илья тебя катал? Юлечка хохочет, пихает Илью в бок: младшую сестру плохому учил? Вот негодяй!

Она даже не представляет себе насколько.

Устав от этого всего, Женя возвращается в дом. Ее исчезновения никто не замечает: ни Илья, ни Юлечка; в доме вовсю обсуждают Юлину богатую семью (как же повезло Илюхе-то, и правильно, видный же парень вырос). Потом Юлечка уезжает на трехчасовой электричке, Илья и тетя Мила с Дашей остаются. Все прощаются бесконечно. «Да вы задержитесь, Юля, у нас будут шашлыки, переночуете и утром…» – «Ах нет, извините, я бы с радостью, но обещала маме быть дома, она завтра улетает в Брюссель». – «В Брюссель?!» – «Да, по работе…» – «Юлечка, ну вы заезжайте к нам еще, с Ильей, мы будем очень рады». – «Конечно же заедем, да, медвежонок?»

Она так и говорит – медвежонок. Мерзость.

Спустя два года Юлечка тоже улетит в Брюссель, потом переберется в Париж, на стажировку в офисе LVMH, все по большому блату. В две тысячи пятнадцатом Юлечка созвонится с подружками, договорится о встрече на улице Шаронн. Они сядут на открытой террасе кафе «Ла Белль Экип» за маленький круглый столик, на котором едва уместятся четыре чашки кофе. Мимо будут прогуливаться туристы и футбольные болельщики, по тротуару ветер будет гнать сухие листья. Потом раздадутся глухие щелчки, в окне соседнего суши-бара провалятся ровные небольшие дырки, как если бы стекло проткнули пальцем в нескольких местах. Мужчина, сидящий рядом с Юлечкой, завалится на столик, заливая чашки кровью. Сама Юлечка упадет под стол. Последним, что она увидит, будет смуглый парень, его широко раскрытые, уже остекленевшие глаза.

Но Женя не узнает этого.

Наглая и тупая, набирает она Дианке. Эсэмэс не отправляется – деньги кончились.

Ехать на карьер предложил папа. Жара, духота, ему хотелось купаться. Везти всех предстояло Илье, в два захода: сперва папу с мамой и тетей Милой, потом бабушку, Женю и Дашу. Папа влезает на переднее сиденье, комментирует все, что делает Илья, – ты выкручивай, давай левее, а теперь правее, мягче, резче, но не торопись, – и Жене вспоминается, как она делала домашку к школе. Ей до сих пор, даже в занюханной съемной однушке кажется, что сейчас кто-нибудь ворвется в комнату и скажет: а что это ты делаешь, чем занята?

Илья молчит, крутит руль, куда ему велят, белая «девятка» уезжает. Каменная пыль оседает на дорогу.

Женя закрывает ворота, влезает в купальник, проводит ладонью по животу, втайне радуясь, что не поела. Теперь ее тело – это карта тренировок, нерегулярных, но тем не менее давших свои плоды. Иногда, если съедает слишком много, она уходит в туалет, сует два пальца в рот и отправляет еду рыбам. Поэтому даже срывы в диете ей не страшны, есть универсальное решение.

Поверх купальника Женя набрасывает платье, ждет Илью у калитки – в тени, отмахиваясь от редких, утомленных жарой комаров. Садится за водительским креслом. В салоне душно, несмотря на полностью опущенные стекла. Даша пристраивается рядом, сложила худые руки на коленях. Бабушка садится вперед.

– Дашенька, ты искупнешься? – спрашивает она.

– Ба, я говорила же, что нет.

– А погода-то какая хорошая, неужели не хочется ополоснуться?.. Если нужен купальник, у Женечки есть…

– Там грязь одна, ба, – огрызается Даша и отворачивается к окну.

Женя ловит взгляд Ильи в зеркале заднего вида, и в животе что-то делает кульбит.

– А ты, Жень? – спрашивает Илья.

– Я буду.

Дашка фыркает, и Жене хочется ущипнуть ее за бок как следует, до синяка. Ей кажется, что она сама в семнадцать не была такой противной и ершистой.