Сезон вдохновения

А я все смотрю на Жанну. Та девушка, которую я знала, не имеет ничего общего со своими двойниками на полотнах Бастьена-Лепажа и Энгра. Для них она не была живым человеком со своими слабостями и сомнениями. Но на этой картине… Я как будто снова нахожусь в средневековой Франции и, застыв на пороге ее комнаты, смотрю, как Жанна надевает непривычную ей броню. Кажется, стоит только окликнуть ее, и стальные глаза девушки метнутся к гостю.

Дрожь азарта прокатывается по моему телу. Я вдруг четко понимаю, что это то, что мне нужно. Талант стоящего рядом со мной мужчины позволит мне выиграть. Я уже слышу звон аплодисментов, восхищенное перешептывание богов, чувствую сладкий вкус амброзии на губах и вижу улыбку, с которой Зевс обещает исполнить любое мое желание. Это видение настолько сильное, настолько всепоглощающее, мне кажется, что оно реально. Стоит лишь протянуть руку, и я коснусь мускулистого плеча верховного бога, на котором вытатуирована молния.

– Если вы не против, конечно, – вырывает меня из мечтаний голос мужчины, и я поворачиваюсь к нему с, как мне хочется надеяться, обворожительной улыбкой.

– Только если это будет историческое полотно.

– Почему именно историческое? Обычно все просят свой портрет.

– История – единственное, что важно. История делает нас теми, кто мы есть. У каждого она своя, но есть и та, что всех объединяет. Прямо как на вашей картине, – я киваю в сторону замершей перед зеркалом Жанны. Пытаюсь усмирить свою горячность, с которой говорю, но не могу. Мне важно, чтобы мужчина понял, что я хочу сказать. Чтобы понял меня. – У каждого мазка краски свое время нанесения, свой оттенок, своя эмоция, которую вы вложили, держа кисточку. Но история мазка – это часть истории всей картины. История – это наша сущность. Наше прошлое, настоящее и будущее. Без нее мы никто.

Художник пару секунд молчит, и я уже решаю, что он всерьез обдумывает мои слова, но потом он просто передергивает плечами и отбрасывает волосы со лба.

– У меня уже есть наброски, и я как раз искал главную модель. Ты идеально подойдешь для нее, – с торжественностью объявляет он, переходя на «ты».

Он больше ничего не добавляет, и мое сердце опускается. Почему-то мне кажется, что мужчина сумел бы прочувствовать мою мысль, если бы только захотел вникнуть в нее. Тру кулон, уже разогревшийся от почти постоянного контакта с кожей, и напоминаю себе, что на его понимание и не следовало надеяться. Он ведь человек. Мою страсть к истории понимают даже не все бессмертные, чего ждать от людей.

– Как долго будешь создавать картину? Успеешь к середине июня?

– Ты куда-то спешишь? Я люблю рисовать с натуры, но могу сделать и твою фотографию.

Я качаю головой и нерешительно закусываю нижнюю губу. Не знаю, как уговорить его поторопиться так, чтобы это не выглядело как давление. Мне важно не оттолкнуть его, ведь иначе он может вообще отказаться брать мой заказ. Что бы сделала Каллиопа? Мысли о старшей сестре вызывают желание скривиться, но я не могу не признать, что хотела бы обладать ее красноречием. Каллиопа сумела бы за несколько секунд не просто уговорить мужчину сделать картину как можно быстрее, но и кардинально изменить его мировоззрение.

– Я бы хотела показать картину родным, – я решаю сказать правду, надеясь, что она меня выручит. – Они собираются двадцать первого июня, а потом снова разъедутся по разным странам. Мы видимся с ними только раз в год, и кто знает, что может случиться за это время.

Художник опускает взгляд на свои начищенные туфли и хмурится. На долю секунды мне кажется, что по его гладкой щеке бежит слеза, но, как следует приглядевшись, я понимаю, что это тень от дрогнувших ресниц.

– Понимаю. Жизнь – непредсказуемая штука.

– Напротив, она очень даже предсказуема, – понимаю, что мне следует замолкнуть, но не могу. Видимо, сегодня, когда я проснулась в холодной кровати, сдержанность покинула меня. – Надо только держать глаза широко открытыми и видеть все детали. Тогда кусочки мозаики собираются в единое изображение. Неожиданностей не бывает. Есть только невнимательность, неважно, своя или чужая, и самообман.

Мужчина качает головой. В его насупленных бровях читается несогласие, но он не спорит. Художник решает пойти по другому пути, не менее эффективному, чем открытое высказывание своего мнения.

– Тогда почему сегодня на мосту ты выглядела так, будто тебя разочаровал кто-то очень важный, от кого ты не ожидала, что он причинит тебе боль?

Выпрямляюсь и по привычке скрещиваю на груди руки. Хочется заявить, что он ошибается, но я понимаю, что таким образом лишь докажу его правоту. Кроме того, я не обязана оправдываться перед смертным.