Сезон зверя

С каждым днем обычно замкнутый в лагере Диметил становился с ней все более общительным и открытым, пытался выстраивать работу в маршруте так, чтобы она, Верка, получила максимальную пользу, увидела и услышала то, чего пока не знала. Не забывал брать с собой и фотоаппарат, чтобы в самых эффектных точках маршрута обязательно сделать ее снимок. Верка против этого не возражала и не скромничала, она знала, что хорошо получается на фотографиях, а привезти с собой в Иркутск или на Брянщину свидетельства ее работы в таких экзотических местах было бы очень здорово. Тем более что Вадим пообещал сразу же по приезде в Северомайск напечатать все фотографии и вручить ей перед вылетом в Якутск. Конечно, он начал питать в душе по отношению к ней какие-то тайные надежды, но никак их не демонстрировал, несмотря на настойчивые советы Белявского. А Верка относилась к нему с симпатией и уважением, с какими могут относиться к более старшему, опытному и умному товарищу. Она и не подозревала о существовании «заговора» Белявского, поскольку просто не могла себе этого представить. Еще в вертолете Верка однозначно определилась, что Вадим не герой ее романа и, наверное, не сможет им стать ни при каких обстоятельствах.

Тем не менее ей очень нравилось с ним работать, она каждый день шла в маршрут с удовольствием, словно на лекцию самого любимого преподавателя, и чувствовала, как, расширяя небольшие по объему и в общем-то поверхностные техникумовские знания, мозг ее постепенно наполняют полноценные представления о живой и увлекательной науке о Земле. В какой-то момент она поймала себя на том, что, кажется, увлеклась этими долгими геологическими беседами и походно-полевыми лекциями Вадима не меньше, чем когда-то романами Ефремова, а потом мистическими версиями Зденека. И даже сама тайна Тамерлана уже так остро не волновала ее.

Видимо, почувствовав, что острая волна неприязни со стороны Верки как-то помягчела, угрюмый шурфовщик тоже изменил свое отношение к ней. Верка это видела. Он стал называть ее уважительно Васильевной, а когда они с Диметилом появлялись на канавах, первым прекращал работу и шел ставить чайник. Обязательно открывал и новую банку сгущенки, которую, все знали, она любила. Чаще и чаще Верке приходило в голову, что никакой он не оборотень, этот Тамерлан, а просто очерствевший в тайге, нелюдимый, грубый, пьющий сырую кровь, по-своему несчастный, неприкаянный человек, на которого так и не нашлось на свете доброго сердца. А в последние дни Верка раза два поймала на себе такие горестные его взгляды, что в душе ее ворохнулось что-то похожее то ли на жалость, то ли на сочувствие. Во всяком случае, желание устраивать за ним слежку в полнолуние у нее пропало.

Заблудиться в пойменном лесу, что был шириной не больше километра и тянулся зеленой полосой между речкой Тыры и горами, наверное, никто не смог бы даже специально. Верка поняла, что она просто проскочила мимо зимовья Афанасия, не заметив его, ушла вниз по реке дальше положенного места. Паниковать по этому поводу не стоило: сейчас она чуток отдохнет, повернет назад и будет впредь повнимательней. Жаль только, время потеряла, смеркается уже.

Посидев минуты три на стволе подгнившего и сваленного ветром толстого тополя, Верка энергично поднялась и широко, решительно шагнула на взгорок. Но привычно пружинящий под ногами дерн на этот раз вдруг куда-то ушел, нога провалилась под землю до середины голени, неловко изогнулась в щиколотке и выстрелила оттуда болью вдоль всего тела. Выдернув болотник из обвалившейся лисьей норы, вход в которую она лишь теперь заметила, Верка заохала и опустилась обратно на тополь.

«Только этого сейчас не хватало! Черт бы побрал эту яму проклятую!»

Когда боль как будто утихла, Верка потихоньку поднялась и попробовала осторожно наступить на ушибленную ногу, но тут же, словно пронзенная электрическим разрядом, шлепнулась назад. «О-отлично, Вера Васильевна, – протянула она, злясь на себя, – схлопотала растяженьице. Так тебе и надо, меньше следовало рот разевать!.. Теперь будешь до утра здесь куковать, если не больше, пока не найдут. Покричать Афанасию?.. Да услышит ли, неизвестно же, насколько от него упорола!.. И все равно надо попробовать…» Она сложила ладони рупором, направила их в сторону предполагаемого зимовья и выплеснула во всю силу легких:

– А-фа-на-сий! Сю-да! Сю-да! По-мо-ги-и-те!

Эхо, заметавшись между деревьями, понесло крик по лесу и где-то далеко-далеко погасило в распадке. Верка прислушалась: в ответ лишь негромко зашумела на перекатах речка да совсем рядом пропищал перепуганный бурундук.

«Не слышит…»