Сезоны

— И сказал Каин Господу: «Наказание мое большее, нежели снесть можно». Граждане судьи, пусть я убийца, пусть я растратчик, пусть я валютчик, но я человек! А вы посмотрите, что вы сделали из меня, из цивилизованного человека?

Геннадий Федорович в свое время участвовал в одном крупном процессе в качестве народного заседателя. По этой причине к месту или не к месту он сдабривал свою речь терминами, которые встречаются в газетной рубрике «Из зала суда». А Петро молчал. Редкое это качество — молчать.

Два голых оратора митингуют на площади при громадном стечении народа — цирк!

Но мы с Жорой не улыбались, сочувствуя.

Через десять — пятнадцать минут бедняги переоделись во все сухое, наелись масла с макаронами (масла у нас оставался еще целый ящик, а макароны и крупы были на исходе), напились чаю, подобрели, посветлели, заулыбались.

И уже вечером Жена, забыв невзгоды, разморенный и счастливый, бренчал на гитаре и пел, подражая Высоцкому, с надрывом, но потихоньку:

А царевну мне и даром не надо,

Чудо-юдо я и так победю.

Жора Македонский вторил ему невпопад. В палатке было жарко, «как в Рио», говоря словами Жоры Македонского. Жека и Жора сидели в одних трусах и майках. Геннадий Федорович в теплой нижней рубашке спал на боку поверх Жекиного мешка, отвернувшись к стенке и чуть посапывая. Уснул он только что и не успел еще захрапеть. А храпел он отменно, виртуозно. Генриетта Освальдовна писала письмо. Оля читала Эренбурга. Женщины сбились около единственной керосиновой лампы, которая висела на гвозде, вбитом в центральный кол. Я лежал на спине, закинув руки за голову, не отрываясь смотрел в то место на скате палатки, где сквозь шов просачивалась вода. Шов был набрякшим, черным. Примерно посередине ската вода становилась видимой, собиралась в каплю, капля созревала, тяжелела и в какой-то неуловимый момент отрывалась от брезента и падала на землю, за ней секунд через десять падала другая капля — и так до бесконечности. Еще я слушал, как сеет по брезенту дождь, и, кажется, больше ничего не делал.

2

Все следующее утро я сводил свои точки на карту фактического материала — на «карту фактов», как мы ее называем. В других партиях эту работу выполняли техники, а здесь начальство требовало, чтобы каждый съемщик отвечал за свои точки сам. «Ответственный съемщик поэтому и называется ответственным, что должен за все отвечать», — не стеснялось внушать оно менторским тоном — это нам-то, специалистам со стажем и опытом. Впрочем, излишнее наставничество и опекунство были не единственными слабостями нашего начальства.

Окунев молодец — ушел с лошадьми, не успев вынести свои точки, и душа у него не болела, а начальство — пора сообщить, что нм и была Генриетта Освальдовна, или Железная Генри, или просто Генри, — разворчалось, мол, «кто будет за Окунева работать». Я, ни слова не говоря, взял Сашины планшеты и спокойно принялся переносить его точки на «карту фактов».

Работа, которой я занимался в то утро, не по мне: слишком она кропотлива, скучна и беспощадно однообразна. Вытираешь тряпочкой перо, перо — в тушь, смотришь на рабочий планшет — находишь очередную точку, с напряжением ищешь это место на карте фактического материала — ставишь кружочек, когда кружочек подсохнет, закрашиваешь его, вытираешь тряпочкой перо, ищешь следующую точку… И вот так — около трехсот раз. Одуреешь! Свои точки выносить приятнее: во-первых, их легче находить, во-вторых, за каждой точкой что-то да стоит, что-то да было, что-то да вспоминается. Но я их закончил вчера.

Вот, например, была такая точка под номером 531. Это шурф. Мы начали копать его, когда до темноты оставалось каких-нибудь полчаса. Шурф я задал в нижней части склона, надеясь вскрыть воду. А до ближайшего ручья, отмеченного на карте, было километра полтора. Я думал, что вода близко, но Петро выкопал на метр двадцать, а воды все не было. И кругом воды нет. Выругал я себя потихоньку и решил все-таки остановиться. Темно уже. Разожгли костер (благо, кедрача было вокруг полно), поставили палатку. «Ну, а теперь, — сказал я Петру, — давай дальше копать». Он заартачился было, но все же взял лопату и полез в шурф. Когда он взмок, в шурф залез я. Так попеременке часам к одиннадцати вырыли мы три метра сорок сантиметров и только на трех двадцати подсекли воду. Доволен я был! Мало кому на съемке удается такой шурф пробить да еще и воду вскрыть. Все некогда. А здесь, как говорится, жизнь заставила. Вода имела глинистый привкус, но зато мы сварили кашу и попили чаю. Мерина поили из кастрюли.

А вот точка 620 на тундре, самая что ни на есть скучная (поставил ее, потому что уж больно долго шли просто так). Зато вокруг морошки пропасть!