Сфумато

– Послушай, – начал Жерар, – я безумно тебе признателен за то, что ты скрашиваешь мою жизнь, а мой отец воспринимает меня как твоего будущего импресарио. Контракт, который ты заключил с ним, после его смерти автоматически переходит ко мне. Конечно, сумма, которую он выплачивает тебе ежемесячно, может быть увеличена, но сейчас я не об этом. Это все процесс медленный, скучный, он тебя не устраивает, поскольку этих денег все равно не хватает. Да и мне эта эволюция, маркетинги, пиары, ужины и ланчи с клиентами настолько надоели, что я пытаюсь, как всякий разумный человек, найти новые пути к осуществлению главной идеи. Ты, наверное, хочешь спросить, в чем она заключается?

Я кивнул.

– Идея состоит из двух компонентов. Первый – это минимализация твоей продукции и второй – это поднятие цен на твою живопись. Другими словами, если ты будешь продолжать работать, создавая все новые и новые работы, то широкий рынок не позволит мне повысить цены. Кроме того, ты своей продуктивностью пугаешь некоторых клиентов. Их это настораживает: «Сколько по времени он делает картину? День, месяц, неделю, год?» Они не понимают, как может стоить картина так дорого, если ты работал над ней всего две недели. К сожалению, мы имеем дело не только со светлыми головами. В основном, это мужики с тем или иным коэффициентом продвинутости. Они уверены, что стоимость картины зависит от времени, которое затратил на нее художник. Давай выпьем за нас, – произнес он, чокаясь и, видимо, вспомнив свое румыно-еврейское происхождение.

Я сделал глоток, с трудом соображая, зачем он все это мне рассказывает. Но Жерар продолжал с каким-то театральным пафосом:

– Бог с ними. Но ты, я думаю, довольно часто продаешь работы прямо из мастерской. Тебе все время нужны деньги. Если бы ты продавал по ценам галереи – еще куда ни шло, но ты продаешь их дешевле. Ты понимаешь, что тем самым сбиваешь наши с отцом цены? Ты это понимаешь?

Я кивнул.

– Ну, вот и прекрасно. Такая ситуация продолжаться больше не может. И мое предложение секретно. О нем никто не должен знать, кроме тебя и меня, даже мой отец, твой непосредственный маршан. Он слишком старомоден, к тому же у него принципов выше крыши. А такие нам не нужны.

«Нам» он произнес с такой теплотой и нежностью, что мне стало даже чуть неловко от такой близости.

– В нашем деле необходимо рисковать, – сказал он, смачивая обрывок газеты, куда он трамбовал сухую траву марихуаны. – Пожалуйста, еще немного терпения, я приближаюсь к главному. Ты помнишь, первое – это цены, второе – остановить производство картин. Свести его практически к нулю. Представь себе, что ты умер, тебя нет.

– Ну, допустим, я представил, но я жив, – с некоторым раздражением, несколько подустав от Жерара, сказал я.

– Да как раз в этом и заключается мое предложение. Мы сделаем тебя мертвым.

– Как? – почти не веря бреду, который несет Жерар, спросил я. – Ты что, накурился травы?..

– Не парься, я в полном сознании и знаю, о чем говорю. Короче, если ты согласишься на какое-то неопределенное время умереть… Извини, я оговорился: как бы умереть, то ты получаешь от меня гонорар в размере двадцати миллионов франков. – Называя сумму, он зашелся в кашле, как будто подавился костью. – Теперь можешь задавать вопросы, Жерар тебе ответит на любой.

Я знал о его неуравновешенности и странности, о некоторой шизофреничности мышления, поэтому не видел большого смысла задавать ему хоть какие-нибудь вопросы. Но, тем не менее, я поймал себя на доле любопытства после его пафосной тирады.

Их галерея существовала давно. Я довольно долго работал с Абелем – отцом Жерара. Он был румынским евреем, который во время войны торговал сигаретами и еще чем-то, уже не помню, и не мог вызывать у людей ничего кроме симпатии и теплоты. Мудрый старый еврей, словно сошедший с гравюры Агады. Именно он содержал сорокалетнего сына, а также брата Жерара, дерматолога, который тоже уже несколько лет сидел на эфедрине.

– Где ты возьмешь такие деньги? – спросил я Жерара.

– Это все, что ты хочешь знать? – выпустив очередную порцию дыма, произнес Жерар.

– Да, – ответил я.

– А почему ты не интересуешься, как ты станешь мертвым?

– Не знаю. Видимо, я устал и хочу спать.

Я встал и ушел в свой номер.

Уснуть я не мог. Возможно, я был возбужден мыслями о несправедливом устройстве мира.

Я ворочался на кровати, снова возвращаясь к теме Я и ОНИ. ОНИ – это все, кто меня окружает, и Я, человек-невидимка, роль которого заключается только в тайном созерцании этой почти абсурдной и нелепой реальности, с которой мне так или иначе необходимо найти какой-то компромисс. Бороться с ОНИ невозможно. Это я понял еще там, в далеком и пыльном коридоре на Мещанской. Остается только научиться выживать, приспосабливаться.