Сговор остолопов

– О, разумеется. Мои заметки и наброски. Они не должны попасть в руки матери. Она может заработать на них целое состояние. Ирония такого исхода была бы слишком велика. – Они вошли к нему в комнату. – Кстати, тебе не помешает знать, что мать моя наслаждается сомнительными знаками внимания фашиста.

– Да что ты?

– Да. Посмотри. Можешь вообразить, как они меня здесь терзали?

Он протянул Мирне одну из брошюр, которые мать подсовывала ему под дверь. «Ваш Сосед – Действительно Американец?» Мирна прочитала надпись на полях обложки: «Прочтите это, Ирэна. Это полезно. В конце там есть несколько вопросов, которые можно потом задать вашему мальчику».

– Ох, Игнациус! – простонала Мирна. – Как же все это было?

– Травматично и ужасно. В данный момент мне кажется, что все они собрались где-то на бичевание какого-нибудь умеренного, чье выступление в защиту Организации Объединенных Наций мать подслушала сегодня утром в бакалейной лавке. Она бормотала об этом инциденте сегодня весь день. – Игнациус рыгнул. – Я пережил недели террора.

– Странно, что твоей матери нет. Раньше она постоянно где-то тут была. – Мирна повесила гитару на столбик кровати и растянулась на постели. – Эта комната. Как мы с тобой тут оттягивались – обнажали друг другу свои умы и души, сочиняли манифесты против Талька. Кажется, этот жулик до сих пор в колледже ошивается.

– Могу себе вообразить, – рассеянно ответил Игнациус. Только бы Мирна слезла с постели. Разум ее вскоре захочет обнажить и другие вещи. Как бы там ни было, из дома надо поскорее выбираться. Он залез в чулан – искал дорожную сумку, приобретенную для него матерью перед той катастрофической поездкой в лагерь для мальчиков, где он продержался один день, когда ему было одиннадцать лет. Дугой отшвыривая исподнее назад, он рылся лапами в куче пожелтевших подштанников, как собака, откапывающая кость. – Вероятно, тебе имеет смысл восстать с ложа, моя лилейная малютка. Нужно еще уложить блокноты, собрать все записи. Можешь заглянуть под кровать.

Мирна соскочила с влажных простыней:

– Я пыталась описать тебя своим друзьям в группе групповой терапии – как ты работаешь вот в этой самой комнате, наглухо закрывшись от всего общества. Такой странный средневековый разум в своей келье.

– Вне всякого сомнения, это их заинтриговало, – пробурчал Игнациус. Отыскав сумку, он набивал ее подобранными с пола носками. – Вскоре они смогут лицезреть меня во плоти.

– Погоди, пока они не услышат всю эту оригинальность, так и льющуюся из твоей головы.

– Хо-хм, – зевнул Игнациус. – Возможно, мамаша оказала мне великую услугу, решив повторно выйти замуж. Эти эдиповы узы уже начали меня тяготить. – В сумку отправился йо-йо. – Очевидно, по всему Югу ты проехала в безопасности.

– У меня в действительности не было ни минуты на остановки по дороге. Почти тридцать шесть часов – гнала, гнала, гнала вперед. – Мирна складывала в стопки блокноты «Великий Вождь». – Вчера ночью я, правда, остановилась в негритянской забегаловке, но меня не захотели обслуживать. Мне кажется, их отпугнула гитара.

– Не иначе. Тебя приняли за мужиковатую народную певицу. Мне приходилось общаться с такими людьми. Они довольно ограниченны.

– Я не могу поверить, что я в самом деле вытаскиваю тебя из этого подземелья, из этой дыры.

– Невероятно, правда? Подумать только – столько лет я противился твоей мудрости.

– В Нью-Йорке у нас будет сущая фантастика. Честно.

– Жду не дождусь, – ответил Игнациус, укладывая в сумку абордажную саблю и кашне. – Статуя Свободы, Эмпайр-Стейт-Билдинг, восторг бродвейской премьеры с моими любимыми звездами музкомедии. Треп над эспрессо в Деревне с самыми дерзкими умами современности.

– Наконец-то ты за себя взялся по-настоящему. В самом деле. Мне до сих пор не верится в то, что я сегодня за вечер услышала в этой хибаре. Мы займемся твоими проблемами. Ты вступаешь в совершенно новую витальную фазу. Бездеятельности конец. Это я точно могу сказать. Я это слышу. Ты только подумай о той великой мысли, что потоком польется из этой головы, когда мы окончательно вычистим всю паутину, все табу и уродующие тебя привязанности.

– Одному господу известно, что тогда произойдет, – безразлично ответил Игнациус. – Нам следует ехать. Тотчас же. Должен тебя предупредить – моя мать может вернуться в любой момент. Увидев ее снова, я кошмарно регрессирую. Нам нужно спешить.

– Игнациус, ты скачешь по всей комнате. Успокойся. Худшее позади.

– Еще нет, – быстро сказал Игнациус. – Мамаша может возвратиться вместе со своей бандой. Ты бы их видела. Сторонники белого господства. Протестанты или даже хуже. Давай, я захвачу еще лютню и трубу. Все ли блокноты собраны?

– От того, что здесь написано, дух захватывает, – сказала Мирна, тыча пальцем в блокнот, страницами которого шелестела. – Жемчужины нигилизма.

– Это всего лишь фрагмент.

– А ты разве не оставишь матери никакой горькой прощальной записки, никакого внятного протеста – ничего?