– Будь хорошим, – смутно отвечал мистер Уотсон. – Хорошо себя поступай с дамой.
– Чё? Ууу-иии. Да ты ващще ничо не рубишь, чувак. Я себе работу надыбал с
– Будь паинькой, Джоунз.
– В-во! Эй, да тебе точно мозгу помыли, – ответил Джоунз. – Тебе-то никто, я погляжу, полы не приходит возюкать. Чё так? Скажи-ка ты мне.
– И ни в какие передряги не лазь.
– Эй! Ты гавришь прям как эта мамка Ли. Вам бы друг друга познакомиться. Она тебе как родная полюбит. Скажет: «Эй, дураша, ты как раз такой негритос, как в старыдобрые время, я такого всю жись искала». Скажет тебе: «Эй, ты такой милаша, как нащот пол мне воском нашваркать и стенку покрасить? Ты такой дорогусик, как нащот мне тувалет отчистить и башмаки надраить?» А ты будешь: «Да, мэм, есть, мэм. Я себя хорошо поступаю». Вот и будешь очко рвать, тока с люстры что не падать, с которой пыль стирал, и ещо какая бляха, подружка ейная придет, да они как начнут цены сравнивать, а Ли возьми да и швырни никель тебе под ноги, и гаврит: «Эй, мальчонка, чё-то паршиво ты сёдни выступил. Давай-ка нам никель обратно, пока я тут падлицаев не вызвала». Ууу-ии.
– Так та дама же ж, кажись, сказала, что подлицию вызовет, ежли ты ей сала за шкуру зальешь.
– Тута она меня и цапнула. Й-их! Я думаю, у этой Ли у самой шуры-муры в падлиции. Она мне гажноденно гаврит, какой у ей дружбан в ухрястке. Гаврит, у ей завидение шыкарное, ни один падлицай ноги в дверь не сунет. – Джоунз сгустил над крохотной стойкой грозовую тучку. – Она какие-то
– Еще пива хочешь?
Джоунз взглянул на старика сквозь свои черные очки и ответил:
– И ты собираисси мне еще пива запарить – бедному цветному парняге, который очко рвет за двацать дохларов в неделю? Я так думаю, тебе пора мне за так наливать, ты стока бабок огреб за это мариновое мясо с шипучкой, которое бедным черным публикам толкаешь. Ты на эти бабки, что тута огреб, уже пацана свово в колеж услал.
– Он уже у меня учитель в школе, – с гордостью ответил мистер Уотсон, открывая бутылку.
– Ай, красота какая. В-во-о! Я за всю свою жись в школе тока два года просидел. Мамуля моя чужим людяˊм бельи стирала, так чё уж там о школе. А я все шины по улице катал. Катаю себе, мамуля стирает, никто ничё не учится. Ёбть! Кто на шиноката смотреть придет, чтоб ему работы дать? И чё в конце? Я себе по найму устроил, с попрыгаем впахиваю, и командирша у меня, наверно, шпанские мухи сироткам торгует. Ууу-иии.
– Ну, если условия в самом деле плохие…
– «В самом деле плохие»? Й-их! Да я в суверменном рабстве впахиваю. Ежли брошу, так на меня фугас накатят, что бомж. А ежли застряну, так я себе по найму устроил, и жаˊленье получаю, хоть там минималой заплатой и не пахнет.
– Я тебе скажу, чего тут можно сделать, – доверительно произнес мистер Уотсон, перегибаясь через стойку и вручая Джоунзу пиво. Еще один человек, сидевший у бара, подался в их сторону: он уже несколько минут молча следил за ходом их беседы. – Ты там себе саботаж чутка попробуй. Тока так этот капкан и переборешь.
– Ты это как это – «сабаташ»?
– Ну, ты ж понимаешь, мужик, – прошептал мистер Уотсон. – Вроде как кухарке не плотют, чтоб хватало, так случайно суп переперчит. Вроде как парнишке на стоянке мозги засуричат, так он юзом по маслу чутка, да и машину об забор треснет.
– В-во! – произнес Джоунз. – Типа как мальчонок в супамаркете работает, так у него вдруг пальцы скользнут – и десяток йиц на полу, а все потому что ему сверхурогих не плотют. Й-их!
– Вот теперь-то понял.
– А мы настоящий
– Во как? – переспросил Джоунз. – Где?
– В «Штанах Леви». У нас такой здоровенный старый белый приходит на фабрику и говорит, что сбросить бы томную бонбу на самую верхушку компании.
– Похоже, народ, у вас там больше, чем просто сабаташ, – изрек Джоунз. – Похоже, у вас там цельная
– Будь паинькой, уважай старших, – посоветовал мистер Уотсон незнакомцу.
Человек захихикал так, что из глаз у него потекли слезы, и сказал:
– Этот челаэк грит, что молится за всех мулаток и крыс во всем мире.