Шабашник

Внутрь собора Сергей не пошёл из-за какого-то стеснительно-стыдливого чувства. Он не был религиозен, и ему было неуютно ловить надменные взгляды этих всех этих чопорных людей, казавшихся ему глубоко духовными. Сергей решил обойти собор, который был похож на старика в фуфайке с бравым и чуть усталым прищуром. Кем он был? Может быть в молодости он воевал, храбро сражался, получил медали и был с почётом демобилизован. Военная карьера его не прельщала и он поехал в тундру, где с геологоразведкой искал для страны золото, нефть и газ среди ледяных торосов арктической пустыни, а потом, решив остепениться, завёл семью, ходил до пенсии на какую-то обычную работу, которую делал хорошо и исправно и вот теперь, на закате дней, он сделался пасечником, чтоб кормить внуков настоящим мёдом, чтоб ни одна хворь не проняла. Какое-то благородное и немного насмешливое спокойствие излучало это место.

После Сергей сходил в музеи, но такого же впечатления они на него не произвели. И тот, где про Толстого, и тот, где карикатуры и там, где основная экспозиция – всё показалось напускным, картонным и для галочки. Полуобвалившиеся доты поражали намного больше, а от монумента на батарее Раевского просто перехватило дух. То, что он был восстановлен в год рождения Сергея, радовало – было приятно иметь такого сверстника, который казался одновременно и дозорной башней, увенчанной золотым куполом, и палицей чудо-богатыря, оставленной здесь до времени. Может быть это и есть тот нерушимый стержень, на котором стоит русская земля?

Поклонившись монументу и кенотафу, Сергей сел на холодные, но уже успевшие обсохнуть камни. Перед ним было Поле. Он видел дорогу, которой сюда шёл и все мемориалы, казавшиеся отсюда совсем крошечными. На минуту захватило дух, когда он представил, как тут сходились в бешенной схватке стотысячные армии, а спустя сто лет серое осеннее небо разрывали тревожные и смертоносные злые самолёты, сбиваемые встречным звездопадом с земли на небо. Сколько тут оборвалось жизней, сколько желаний осталось неисполненными, сколько мечтаний прошло впустую, сколько талантов зарыто в эту такую же, ничем особо не примечательную землю. Вот если бы это поле не было Бородинским, не знай о подвигах, которые свершались тут, то угадал бы он о какой-то необычности, сакральности этой местности?

Сергей моргнул и перед глазами словно сгустился и тут же развеялся туман. Он вспомнил почти такое же, очень похожее поле, где с одной стороны тоже полулесок, с другой стороны сады. Правда, вместо монастыря там завод, а вместо монументов – опоры ЛЭП и дорога не асфальтовая, а грунтовая, от каждого дождя размокающая. И не бились за это поле армии, не писали о нём великие писатели и поэты, но, если глядеть на это поле вот так же, сидя в тишине на закате, то окатывает такой же спокойной силой и светлой одухотворяющей тоской, которая не давит, не гнетёт, а подталкивает к действию, к подвигу, к чему-то вот такому – доброму и бескомпромиссному. А к чему – это уж ты сам выберешь, по себе возьмёшь ношу – может, бросишься с гранатой под танк, а может быть посыплешь раскисшую тропинку щебёнкой, чтобы у совершенно незнакомых тебе людей не мокли ноги.

Оба поля наполняли сердце и будили в душе совершенно одинаковое чувство, давали одну и ту же его меру без оглядки на свою прописку, своё местоположение. Этим чувством была томительная красота, не привязанная к конкретному месту. Красота – она и есть красота и не бывает можайской, вятской, рязанской или московской. Она всегда одинаковая и за неё стоит биться. И если за это Поле, если за эту землю уже и без него полегло столько народу, то его родная, собственная земля стоит одна – без пахаря, защитника или даже наблюдателя. Без него.

Уже стоя на перроне и ожидая электрички до Дорохово, Сергей никак не мог унять переполнявшую его гнетущую тревогу. Увидев курящего рядом парня лет двадцати пяти, Сергей стрельнул у него сигарету и со дна рюкзака достал зажигалку с гербом. Сразу приятно-ватное ощущение разлилось по конечностям, закружилась голова и рвущееся домой, в деревню, чувство притупилось.

В электричке Сергей притулился напротив семьи – мужчины и женщины лет сорока и мальчика лет десяти. В руках у мальчика была подкова.

– Пап, слушай, а ведь это может быть подкова с того самого сражения? Может, это от лошади какого-нибудь гусара или даже генерала?

Не желая огорчать сына, отец, глядя на новую и блестящую подкову с клеймом, очень похожим на эмблему спортивного общества «Динамо», уклончиво ответил:

– Я ведь не очень в подковах понимаю. Может быть она и не такая древняя, а осталась тут со времен обороны Москвы в сорок первом…

Тут в разговор вступила мать, желая поддержать сына, но ещё не поняв манёвра отца:

– Да уж какие там лошади! Они тогда только на парадах остались, а там уже грузовики вовсю, такни разные, поэтому подкова точно со дня Бородина.

– Я её тогда завтра в школу отнесу, на уроке истории покажу! Может, её в музей поместят и напишут, что её я нашёл!