Шадр

Шадру было поручено вылепить посмертный портрет Ленине. Он очень волновался: угнетало «сознание необычайной профессиональной ответственности перед пролетариатом всего мира, перед историей, перед казавшейся неизбежностью исчезновения навсегда физического внешнего облика, перед опасностью искажения формы в слепке, который послужит предметом для анализа при изучении Ленинианы в будущем».

Шадр еще не знал, что решено набальзамировать тело, что на Красную площадь уже завезена взрывчатка (в ту зиму земля не поддавалась ни лопате, ни лому), что Алексей Викторович Щусев работает над проектом временного пока мавзолея.

«Лепить!

В то время, когда о сохранении тела еще не было известно!

Лепить!..

Перед историей, когда моя работа явится, быть может, единственным документом для изучения портрета Ленина.

Лепить!.. Вез уверенности в случае неудачи опереться на помощь другого».

Ему было понятно, что работать придется в особо трудных условиях. Под трагическую музыку оркестра, среди толпы народа. Тысячи людей пройдут мимо него — и каждый придирчиво взглянет, обеспокоенно, ревниво сравнивая слепок с лежащим в гробу. В газетах объявлено, что с телом Ленина могут проститься все желающие. Дом союзов «похож на осажденную крепость». Театральная площадь не в состоянии вместить «полчища людей, эту живую реку, вышедшую из берегов». Часами ждут они на морозе, согреваясь лишь у костров.

«Пламя от бесчисленных костров расстилает дым по снегу. Красные языки огня как будто дразнят Театральную площадь, издевкой ложатся багровые блики на лица терпеливых людей. Над Домом союзов опущены красные с черной каймой флаги».

Уже в руках служебный пропуск. Сейчас этот пропуск приблизит скульптора к Ленину, «вплотную — лицом к лицу».

«Колонный зал! Сверкающие хрустальные люстры, затянутые черным крепом, похожи на прозрачные мешки, в которых собраны слезы. В центре зала, под сенью склоненных знамен, на высоком постаменте — красный гроб».

Растерянный, взволнованный, Шадр старается собрать всю свою энергию, всю волю. Он должен полностью владеть собой как мастер: не рассеиваться, не отвлекаться, не волноваться. Огромная задача для нервов и выдержки!

Бесшумно сменяется почетный караул.

«Остановили внимание!

Слева — Феликс Дзержинский!

Стоит неподвижно и прямо. Сухая, угловатая фигура аскета.

Чрезмерно утомленное лицо — на длинной шее.

Сосредоточенный взгляд.

Нос — клюв сокола.

Холоден, как меч, поставленный на острие.

Справа — Старый и Малый.

Древний старик с седой бородой — ветеран Парижской коммуны.

Рядом пионер!

Расстегнут ворот.

В экстазе запрокинута голова.

Глаза — горящие угли.

Полуоткрытый детский рот.

Винтовка в руке, вдвое выше его роста.

Напротив меня, через гроб, венок с красной лентой и надписью на ней: «Прощай, друг!», присланный с Капри.

Скорбная,

Несгибаемая,

с веками, опухшими от невыплаканных слез, со взглядом невидящих глаз, устремленных «к нему», бессменный друг, на карауле

— товарищ Крупская!»

Все это вспоминалось потом. В первые минуты, войдя в зал, Шадр показался себе одиноким, неумелым, беспомощным. Мимо него пронесли станок для лепки, ведро с водой, податливую влажную глину — он как оцепенел, не посмотрел, не прикоснулся. Только глядел вокруг, только видел бесчисленные бледные лица. Слушал тяжелую поступь тысяч ног и подавляемые глухие рыдания. Вдруг пронзительный крик разрезал тишину: — Ленин! Ленин! Вставай! Я за тебя лягу! — И крик этот помог Шадру почувствовать себя слитым с народом величием безбрежного горя. Понять то самое важное, что объединяло и Ленина, и текущую массу людей, и его самого. Начать работать.

Внимательно, самозабвенно (минутами? часами?) вглядывался в лицо Ленина, в его голову. Стремился уловить строение черепа, рисунок собранных на переносье, как бы хранящих следы напряженной мысли бровей.

Отмечал про себя: «Необычайно, геометрически, почти вертикально поставленный лоб. В форме трапеции. Сильно выступающий рельеф височных костей, равняющихся почти с высотой ушей, заключенных в круг черепной коробки, с сильно скошенным затылком создает впечатление архитектурной законченности» (блестящее знание головы Ленина легло в основу дальнейших интерпретаций его образа Шадром). «Сомкнутые щели добродушно-лукавых, прищуренных глаз, пронизывающих насквозь. Даже через опущенные веки. Правильной формы нос. Коротко подстриженные, местами не закрывающие губы, торчащие отдельными кустиками в разные стороны, рыжевато-насмешливые усы. Четко подрубленная, массивная нижняя губа. Сильно развитые, необычайно подвижные жевательные мышцы улыбчатых щек и подбородок с устремленной вперед, — вонзающейся, типично ленинской, бородкой шилом».

Шадр лепит голову в натуральную величину, не давая места фантазии, под строгим самоконтролем. «Обласканная руками глина» послушно подчиняется его воле.

Легкость в работе так и не пришла: нельзя ошибиться, нельзя ничего упустить, надо быть предельно зорким и к толпе и к Ленину, и в то же время всеми силами сберечь, не расплескать то состояние творческого подъема, которое делает глаз острым, а руку точной.