Шагатели

— Презрев страх и отринув опасения за собственную жизнь, вышел я, братья, к Запретным землям, — проникновенно начал Тапок. — В смрадном пекле пустошей крылатые демоны открыли мне заветы истинной веры, и вам я её принёс. Но Спицы желают рот мне заткнуть и жить далее во грехе, дожидаясь новых Дней Гнева.

— Скажи заветы истины, — с надеждой попросил Гоша.

— Лекарства не по лимиту! — крикнул Тапок и указал пальцем на распростёртое тело Илатовского.

На это заявление ары усмехнулись, а лебы пожали плечами.

— Стражников долой! — тут же внёс коррективы Тапок.

Лебы одобрительно зашумели.

— Дары Колеса вскрыть, и всем брать сколь душа пожелает, — сразу закрепил успех Тапок.

Лебы взвыли в восторге.

— У аров, кровопийц, всё добро отнять и поделить между лебами, чтоб у каждого самое малое по одному ахту было!

Ары от такого заявления остолбенели, а лебы посмотрели на них оценивающе.

— Робеспьер, твою мать, — восхищённо всплеснула руками тётя Шура.

А из-за алтаря тихонько выехали Спицы, за ними показались стражники, не менее десятка, дальше маячил Александр Борисович.

— Ты что же, поганец, здесь вытворяешь? — звенящим в мёртвой тишине шёпотом грозно спросил Псих. — Еретик и лжец!

— Правду говорю, — неуверенно ответил Тапок. — Истину.

— Обод Колеса гнётся от твоей чудовищной ереси, — постепенно набирая громкость, бил словами Псих. — Огонь, глад и болезни накличешь на общину своей гордыней, Колесу омерзительной.

— Так вон уже один никогда болеть не будет, — усмехнулся Тапок, кивнув на Илатовского.

— Как смели вы над братом, что на Вечную Колею встал, пакостные ужимки вытворять и слушать дерзкие речи подлого шагателя, коему место на колесе уже предназначено?! — обрушился Псих на прихожан.

Стражники потихоньку стали обходить Тапка с двух сторон, а лебы испуганно пятились на своих колясках, освобождая проход. Ары, потупив взоры, слушали Спицу, а он грохотал на весь храм, голос его налился металлом и несгибаемой волей.

— Лжец! Еретик! Предатель! Шелудивый пёс! Безмозглый ахт!

Тапок, бледный и съёжившийся, сделал последнюю попытку:

— Братья, верьте мне, я истиной с вами делился.

— Презренный шагатель! — совсем вышел из себя Псих. — Не мог ты видеть демонов и слышать их! Я тебе говорю — не мог!!!

И тогда Башмак, помахивая видеокамерой, от входа в храм, где он стоял уже давно, слушая речь Тапка, тоже вышел к алтарю.

— А вот и мог, — сказал он.

Завадский, оставшийся на пороге, одними губами сказал:

— Молчи, дурак.

Рядом с ним, привалившись к косяку, счастливо улыбалась Аня. Она, хоть и с помощью деда и Башмака, дошла до Главной Станции. Она стала настоящим шагателем. На ножках у неё были удобные кроссовки, и она даже уже придумала себе настоящее шагательское имя — Туфелька.

— Всё он мог, — продолжил Башмак. — И демонов видеть, и разговаривать с ними. Я тоже в Запретные земли сходил, с демонами поговорил. На камеру записал. Хотите покажу?

Он включил камеру и откинул дисплей, повернул его к прихожанам. И тут же убрал, закричал:

— Тапок правду говорит, а Спицы врут!

И тогда мастер Гоша сказал:

— Бей их.

* * *

Эта ночь потом вошла в историю резервации под названием «Ночь гнутых спиц». Лебы до утра грабили дома аров, делили ахтов, ломали терминалы Даров Колеса. Были убиты двадцать семь стражников, пятнадцать заведующих. На колесе, приготовленном для Тапка, повесили обоих Спиц, мэра и почему-то Леночку Азарову. А вот Александра Борисовича провозглашённый Осью Колеса Тапок приказал не трогать.

* * *

Профессор Науменко был изрядно удивлён, когда к нему в гости на чашку кофе напросился давний приятель, товарищ по университету, а ныне член Мирового Совета Андрей Остяков. Они не виделись больше двадцати лет, лишь изредка общались по коммам, поздравляя друг друга с праздниками, передавая привет жёнам да обмениваясь информацией об однокашниках.

Ещё больше Науменко был поражён, когда Остяков, едва поздоровавшись, вынул из портфеля явно собранный на коленке прибор и, воткнув перемотанный синей изолентой штепсель в розетку, самодовольно произнёс:

— Глушилка! Старая добрая глушилка, или генератор электромагнитного поля. У меня старший на физмате учится, за полчаса склепал. Фен у матери раздербанил — и склепал!

— Проходи, Андрей, — сказал ошарашенный профессор. — Рад тебя видеть.

Член Мирового Совета заржал, как нашкодивший школьник, и стремительно, несмотря на солидную комплекцию, переместился в гостиную, к столику, сервированному закусками и запотевшей бутылкой «Исконной». Науменко, не уступавший в солидности старому приятелю, последовал за ним и увидел, как Остяков сразу налил и со знанием дела опрокинул стопку, зажевал ломтиком малосольной лососинки. Снова налил уже и себе, и хозяину, с удивлением спросил, задрав мохнатые брови:

— Ты чего стоишь, Юрик? Садись давай. И не вздумай сказать, что не пьёшь!

— Пью, — сказал Науменко и сел.

— Вот и правильно. А то я на конгрессе недавно Витьку Шерстнёва встретил. Помнишь его? Ну вот. Не пью, говорит, печень. Ну, поехали!

Они выпили, и Науменко стал накладывать гостю салат с мидиями.