Шагатели

— Вот попробуй, — сказал он, совершенно не понимая, как себя вести. Поведение Остякова было столь странным, что профессор решил пока сделать вид, что всё нормально, так и должно быть и он ничуть не удивлён. Может быть, они все там, в Мировом Совете, с «глушилками» в гости ходят. — Тебе раньше такой нравился. Светлана не забыла, специально для тебя приготовила. Она придёт скоро…

— Это плохо, — перебил его Андрей. — Тогда давай сразу о деле.

Он вмиг стал очень серьёзен, теперь глаза из-под нависших бровей смотрели цепко и чуть печально.

— Светлане про наши дела слышать ни к чему. Вообще никому этого слышать не надо. Иначе зачем бы я к тебе с этим агрегатом припёрся?

— Андрей, за тобой следят? — спросил Науменко.

— За тобой следят, идиот! — закричал Остяков. — Ты зачем, дурак, своего студента в резервацию отправил? Зачем допуск ему оформил?!

— Я не понимаю, — пробормотал Науменко. — У парня практика, ему работу писать надо, я его научный руководитель…

— В карантине Санитарной Службы будешь научно руководить, — пообещал Остяков и выпил, потом вскочил, навис над Науменко, размахивая руками. — Ты же представить себе не можешь, какой клоповник разворошил, какие там дела делаются и какими людьми. Это, брат, такие люди, что я вот все дела бросил и к тебе прибежал. А у меня делегация глубоководников, они свою республику на дне Адриатики хотят из юрисдикции Совета выводить. А мне говорят, иди к своему корешу, решай проблему. И вот я здесь!

Последние слова Остяков произнёс дурашливым голосом и шутовски раскланялся. А профессор только сейчас заметил, что по-прежнему держит в руках салатницу и жадно поглощает мидии, обильно сдобренные майонезом. Мне же нельзя, опять всю ночь изжога мучить будет, я же на диете, подумал он. Науменко поставил салат, вытер губы кулаком и тоже сердито заявил:

— Если твои важные люди такие страшные секреты развели вокруг резервации, зачем они мне документы на Серёжу выдали?

— Да никто и не подумал, что твой ученик таким шустрым окажется, — снова усаживаясь, сказал Остапенко. Лицо его стало багровым, он налил воды и выпил. — Всегда как было? Ну, приедет человек с бумажками, всё у него оформлено, а военные говорят — пошёл вон, не пустим. И всё. Пошумит бедолага и уедет жалобы строчить о том, как СС научному прогрессу препятствует. А твой дураком прикинулся, шуметь не стал, а на территорию чуть было не проник! Настырный.

— Серёжа — он такой, — с гордостью за ученика произнёс Науменко. — С виду тихоня, но в погоне за научной истиной становится просто тигром!

— Ну так с него шкуру снимут. Я не шучу. Если хочешь спасти парня, отзывай его срочно. И прикажи забыть всё, что видел. У тебя же есть с ним связь?

— Была, но он уже пару дней не отвечает на вызов, — растерянно сказал Науменко.

— Плохо. Это очень плохо. Значит, думай, как его оттуда вытащить. Хоть сам поезжай. Только я тебе по старой дружбе советую, к резервации даже не приближайся.

— Ты пойми, Андрюша, — виновато начал профессор. — Мы же учёные, а там совершенно уникальный материал для исследований…

— Ты хочешь Светку вдовой оставить?! — заорал Остяков.

— Не кричи на меня, — сквозь зубы выдавил Науменко.

Они сидели и сверлили друг друга взглядами, когда послышался шум в прихожей.

— Света пришла, — спокойно сказал профессор. — При ней ни слова.

— Само собой, — ответил Остяков. — Пойду здороваться.

Он грузно понялся и вышел. Науменко услышал, как Светлана восторженно воскликнула «Андрюшка!», и подумал: а твой-то какой в этом интерес, Андрей Александрович? А он ведь определённо есть, я тебя знаю.

* * *

Во время погрома профессор, Башмак и Аня отсиживались у тёти Шуры. Были опасения за безопасность соседки. Тётю Шуру все лебы, конечно, уважали, но мало ли что, когда такое творится. А она гостям была рада и с профессором, как понял Башмак, состояла в давних приятельских отношениях. Они сидели вчетвером за круглым столиком и пили чай с баранками. Было очень уютно, вот только время от времени по улице проезжал кто-нибудь с дикими воплями, и тогда тётя Шура ёжилась в своём антигравитационном кресле.

Под утро постучали в ставни, и тётя Шура строго спросила:

— Кто там?

— Это я, Гоша, — послышалось с улицы. — Ари Шура, у тебя всё в порядке?

— Всё хорошо, Гоша, спасибо.

— Неспокойно нынче, благородная ари, не сидеть бы тебе одной.

— Я не одна, — ответила тётя Шура. — Со мной шагатели здесь.

— А, вот и ладно, — обрадовался кузнец. — Шагатели — это хорошо, пойду я.

Было слышно, как Гоша стал уходить и снова вернулся.

— Ари Шура! — позвал он. — А Спиц-то повесили. Такие дела. Вот.

Гоша ушёл, они снова сидели в тишине, а Завадский посматривал на Башмака с сильным недовольством. А вот Аня, напротив, глядела на него влюблёнными глазами, и Башмаку это было очень приятно. После смерти родителей он и не помнил, чтобы на него так смотрели. Видимо, лицо у Башмака делалось иногда совсем уж счастливое, потому что Завадский, когда на улице уже светало, не выдержал:

— Доволен? — вкрадчиво спросил он. — Друга спас, да?