Шагги Бейн

Они доели основное блюдо, поговорили о такси, закусочных, Южной Африке и тамошних палладиевых шахтах. Агнес затолкала толсто нарезанную картофельную стружку под остатки курицы. Официант унес тарелки и поставил на стол десерт – тирамису. Юджин допил бутылку вина, а ее бокал так и остался стоять нетронутым, понемногу нагреваясь.

– Думаю, в меня больше ни кусочка не влезет. – Она лениво ковыряла десерт. – Но на вид оно такое привлекательное. Я такого крема не видела.

– Хорошо бы глоток виски под занавес, – сказал Юджин, доедая десерт.

– Знаешь, за виски я бы тебе никогда спасибо не сказала. Даже в худшие мои дни. Думаю, виски – как джин. От него становится печально. Я пила не затем, чтобы грустить, пила, чтобы избавиться от грусти.

– Что же ты тогда пила?

– В основном лагер, а когда могла себе позволить – водку. В тяжелые дни это возвращало мне бойцовский дух. – Она помолчала. – Хотя вырубаешься с нее жестко. По крайней мере, если пьешь, чтобы напиться.

– Я с трудом верю, что ты и она – одно лицо. – Он помолчал, потом добавил. – Что, по-твоему, случится, если ты сейчас сделаешь глоток вина?

– Я, вероятно, захочу еще.

– Но, может, и не захочешь.

– Может, – сказала она, стараясь выглядеть как можно беззаботнее. – Юджин, тебе не обязательно меня поить, чтобы уложить в постель.

– И слава богу! – Он протянул к ней руку над грязными тарелками на столе. – А то денежки на ветер. – Он рассмеялся, его лицо порозовело сильнее. – Слушай, я не пытаюсь тебя напоить. Я пытаюсь уговорить тебя попытаться сделать глоток.

– Но зачем? – спросила Агнес, чувствуя неожиданную усталость.

– Затем, что… Затем, что все нормальные люди выпивают. – Он подвинул теплый бокал. – Послушай, всего глоток. Из компанейских соображений. Ничего ведь не случится. Слушай, если ты затеешь какой-нибудь скандал, я попрошу их выставить тебя за дверь, и ты сможешь пешком уйти домой. – Он пододвинул к ней бокал на длинной изящной ножке. – Все будет в порядке. Ты теперь другая женщина.

Агнес взяла бокал, поднесла к носу. Стекло было теплое, вино пахло солнечным светом.

– Я вино вообще не люблю, – сказал она, отодвигая бокал подальше.

– Да ты просто испугалась до усрачки.

Она и в самом деле испугалась, она даже пришла в ужас, но ни за что не позволила бы ему увидеть это. Она взяла хрустальный бокал, поднесла его ко рту, и маленький глоток пролился в ее пищевод. Вино обожгло ее так, как не обжигало ничто. В его вкусе не чувствовалось никакого солнечного света. Оно было горьким, как терпкие яблоки и уксус.

– Видишь? – сказала она, ставя бокал.

– А ты видишь? – сказал Юджин с неподдельным волнением. Он был готов вскочить на ноги. – Ты не сгорела в адском пламени. У тебя не выросла вторая голова. – Он приветственно поднял свой бокал с остатками вина. – Будь здорова. Я так горжусь тобой. И я знаю: то, что говорила моя сестра, – чистая ложь.

Он был прав: она не почувствовала никаких изменений. Коллин ошиблась. Агнес почувствовала прилив облегчения. Она медленно допила бокал вина, надеясь, что его слова про нее отвечают действительности. Она чувствовала, что победила АА и снова может быть нормальной.

Когда принесли счет, он расплатился мелкими купюрами – его ночными заработками, свернутыми в тугой рулон. Когда они встали из-за стола, Агнес ощущала тепло внутри, и Юджин повел ее в маленький бар для членов клуба. Юджин сильной рукой обнял ее за талию, и она чувствовала себя счастливой оттого, что люди восхищенно смотрят на них. Они сели друг против друга в уголке, Юджин поцеловал ее в мочку уха, и Агнес заказала водку с тоником, потом еще одну и еще.

Такси, виляя, вернулось в темный поселок. Счастье, что на дороге не было других машин. Агнес моталась на заднем сиденье, то погружаясь в ступор, то выходя из него. Юджин снова подъехал к воротам закрытой шахты. Они попытались трахнуться в темноте, но получалось неловко и мучительно, и она каменела от темных смутных воспоминаний. Когда Юджин взгромоздился на нее, из его карманов посыпались монетки, и она почувствовала себя так, будто ей платят за секс.

Когда Агнес удалось вставить ключ от дома в скважину дверного замка, свет в коридоре уже горел. Падая через дверной проем, она почувствовала, как ее мохеровое пальто цепляется за неровную поверхность штукатурки, услышала, как крючковатые шипы рвут на ней колготки.

Она была уверена, что улыбается Лику, а потому не поняла, почему ее сын так рассержен, почему он кричит на нее. Она поняла только то, что Лик бьет Юджина кулаками по толстой шее. В памяти у нее остался только мальчик, застывший в дверях другой спальни и смотревший на нее обеспокоенным взглядом его бабушки. Слезы разочарования текли по его щекам. На его пижамных штанах темнело пятно мочи.

Двадцать три