– Ну-ка, отнеси это Коллин. Передай ей мои пожелания счастья в новом году и убедись, что она осознала, как ты шикарно выглядишь. – Горькая улыбка искривила ее губы. – Веди себя уверенно и пожелай твоей
Понял?
В каждом доме на их улице была елка, кичливо сверкавшая в окне. Темноволосые возбужденные мальчишки носились по дороге с кусками угля, готовясь стать первыми желанными гостями на пороге[128]
. Шагги неспешным шагом направился к дому Коллин. Он прошел вдоль деревянного забора, перед которым проходила полоса густых муниципальных кустов с белыми ягодами. Он не собирался передавать Коллин банку пива или материнские послания.Он пересек улицу, размышляя о том, что едят люди. Он представлял себе, как они тесно сидят за столами, набив животы, плотно закрыв двери, чтобы в дом не проникал холод. Он стоял перед домом Коллин, сжимая в руке зимние ягоды, и думал о стейк-сэндвичах, которые год назад приготовила трезвая Агнес, чтобы съесть их в новогоднюю полночь. Он вспомнил, как они, обнявшись, сидели на канапе, ели мятный шоколад и смотрели на наводнившую Джордж-сквер толпу, встречающую Новый год песней.
Шагги не знал, что ему делать с банкой лагера. Он в темноте присел на корточки у низкого сарая для хранения угля и потянул за ушко банки, и оно оторвалось с пенистым шипением, а холодный воздух наполнился знакомым запахом. Осторожным языком Шагги слизнул пиво с верхушки. У пены был безобидный вкус, рассыпчатый, как у морозного воздуха, чуть кисловатый и металлический, словно ты обхватил губами холодный кухонный кран. Его желудок пронзали иголки голода и дурных предчувствий, желудок требовал наполнения, хоть чуточку какого-нибудь вкуса. Скорчившись, как животное, он отпил немного лагера. Напиток не обжигал. У него был вкус выдохшейся шипучки с привкусом тяжелого зернового хлеба. Он сделал еще один глоток, и еще один, и урчание в его животе стихло.
Ему понравилось ощущение тепла и бесшабашности в сердце. Чувство голода стало терять остроту, когда он услышал рев приближающегося автомобиля. Он увидел, как Агнес на нетвердых ногах вышла на неровную тропинку, кутаясь в лиловое пальто поверх короткой юбки. Она сказала что-то кокетливое водителю и изящно забралась на заднее сиденье черного такси. На водителе были очки в грубой оправе – за рулем явно сидел не Юджин. Шагги запаниковал, когда такси развернулось и поехало из Питхеда.
За четыре месяца и тринадцать дней, прошедших с того времени, когда Юджин помог матери Шагги вернуться в ее прежнее состояние, рыжеволосый таксист приезжал по два-три раза в неделю. В эти утра, через несколько минут после ухода на занятия Лика, воцарившуюся было в доме тишину нарушал Юджин – Шагги слышал, как он заходит в дом, и мог по нему сверять часы.
После того вечера в клубном ресторане игроков в гольф у Юджина хватило ума избегать Лика. Когда Агнес улеглась на ковер, напевая себе под нос, Лик, выбежавший из спальни в одних трусах, выставил Юджина пинками под зад из коридора на улицу. Юджин мог легко дать ему отпор, но его представления о жизни не позволили ему это сделать, и он разрешил выпроводить себя, а на пути к машине поймал себя на том, что приносит извинения.
Той ночью чувство вины не давало Юджину уснуть. Едва рассвело, он унес из коридора в ванную – подальше от недовольного взгляда дочери – телефон и запер дверь. Он разбудил Агнес, и она встретила его у ворот шахты. Он извинился за то, что вчера уговорил ее выпить, и пообещал помочь ей снова встать на ноги. Они сидели на заднем сиденье холодного такси, и она целовала его, как бы подтверждая, что все будет в порядке. Язык у нее был раздувшийся и безжизненный, и Юджин надеялся, что лагер в ее дыхании – всего лишь последствия вчерашнего. Глядя, как ее голова свесилась набок, он вспомнил, что вчера в ресторане гольф-клуба она не пила с ним лагера.