Шагги Бейн

Шагги постарался не выдать смущения. Он остановил взгляд на зеркале заднего вида и пожалел, что рядом нет Лика. У пустой проселочной дороги, казалось, нет конца; он пытался запоминать, мимо чего они проезжают, составлял в уме список того, что видел, как в игре «Бабушка отправилась в Испанию»[134]. Но после десяти или пятнадцати деревьев и одного светофора все начинало казаться одинаковым, и он неохотно сдался.

Водитель медленно опустил руку ему на поясницу, неторопливо вытащил сзади рубашку из его твидовых брюк и вероломно запустил теплые пальцы в трусы Шагги, которому и смотреть не нужно было – он знал, что человек все еще улыбается ему.

– Да, ты забавный малец, правда? – повторил человек. Резким движением он пробрался еще глубже в трусы Шагги и принялся обшаривать ягодицы мальчика. Пояс твидовых брюк врезался Шагги в живот. У него возникло ощущение, что его пытаются разделить на две части, и теперь он мог бы закричать от одной только боли. Но Шагги так ничего и не сказал.

Машина теперь ехала медленнее. Водитель производил какие-то странные звуки, словно втягивал горячий суп сквозь зубы. Свет фар встречной машины прорезал темноту. Теперь Шагги скосил глаза на человека. Толстые пальцы водителя вдавливались в Шагги каким-то странным образом. Заварной крем образовал пленку поверх кисловатого лагера, и хлеб набух и расширился в его животе так, что Шагги боялся, как бы его не вырвало. Пальцы давили все сильнее и сильнее. Плотно сжатый рот водителя искривился. Шагги мечтал увидеть хоть проблеск света из каких-нибудь домов неподалеку.

– Знаете, мой отец тоже работает в такси.

Гримаса исчезла с лица водителя.

Шагги продолжил говорить, стараясь, чтобы его голос звучал обыденно, будто бы он не замечает пальцы, обследующие его грязное место.

– …и бойфренд моей мамы тоже таксист, его зовут Юджин. – Он перевел дыхание. – Может, он вас знает? – В конце этого вопроса голос его дал петуха.

Водитель медленно вытащил руку из твидовых брюк. Шагги соскользнул спиной по перегородке и сел своим грязным местом на пол машины. Он провел пальцами по пояснице и в темноте нащупал красноватые отметины на животе, где шов врезался в его кожу. Это было все равно что снимать слишком тесные школьные носки, только еще хуже.

В рации раздавались голоса. Какой-то человек с сильным шотландским акцентом говорил о подтопленных участках на Перт-роуд. Водитель незаметно отер свою руку о рабочие брюки.

– Так как у тебя прошло Рождество – хорошо? – спросил он как бы ненароком минуту спустя.

– Да. Спасибо, – солгал Шагги.

– Как Санта – не пожалел денег на подарки?

Рождественские подарки пришли по каталогу «Фриманс», и теперь кредит медленно погашался.

– Не пожалел.

Черное такси наконец добралось до огней серого обшарпанного жилого района, и водитель спросил:

– Сынок. Как, ты говоришь, зовут твоего отца?

Шагги подумал, не соврать ли ему, но сказал:

– Хью Бейн.

У водителя словно гора свалилась с плеч, и он расслабленно откинулся на спинку сиденья. Когда он высадил Шагги в Джермистоне, полночь уже миновала. Мальчик предложил водителю пакет с пятнадцатью украденными монетками. Тот внимательно посмотрел на пакет и, то ли исполнившись сострадания, то ли чувства вины, сказал, что поездка была бесплатной, потому что Шагги такой хороший мальчик. Шагги предпочел бы, чтобы таксист взял деньги – он не хотел, чтобы тот думал, будто ему понравились водительские пальцы у себя в заднице.

Шагги, поднимаясь по каменной лестнице к входной двери на Стронсей-стрит, чувствовал, что водитель смотрит ему в спину. Но стоило Шагги повернуться и храбро улыбнуться, как водитель тронулся с места и укатил. Когда такси завернуло за угол, Шагги заправил черную рубашку в твидовые брюки, потер саднящее место на животе.

Все здания здесь были на одно лицо; многоэтажки теснились на узкой дороге, образуя каньон из кирпича и стекла. Он поднял голову, увидел яркий свет, услышал музыку в одной из квартир на третьем этаже и нажал на домофоне кнопку 3. Без всяких вопросов дверь автоматически открылась.

Освещение в подъезде было тусклое. Где-то наверху эхом отлетали от стен громкая музыка и веселые голоса. Шагги вошел внутрь. Любой ребенок в Глазго знал, что это самый бедный жилой квартал. Примерно шесть футов декоративной плитки у входа растрескались, часть плиток отсутствовала. На уровне глаз взрослого человека на стене густой коричневой краской была нарисована стрелка, показывающая в глубь здания. Все плоские поверхности были исписаны граффити – любовными излияниями и декларациями бандитской спеси. Видя клятвы верности, адресованные ИРА[135], Шагги решил, что Джермистон – определенно католический район.

Подойдя к лестнице, он услышал шум вечеринки на третьем этаже. Веселье, казалось, было в самом разгаре, словно ночь еще не пошла на спад. Мальчик медленно, по одной ступеньке, поднимался по лестнице. Ступеньки были гранитные, изношенные посредине, без изогнутых перил: лестницу возвели вокруг монолитной стены. Поднимаясь, он не мог видеть, что его ждет за углом.