Шагги Бейн

Здесь Коллин испустила стон. Она раскрыла кулак и ухватила себя за подол юбки. Одним рывком она разорвала ткань от подола до самого живота. После этого она снова без сил упала на землю.

– Ради всего святого. – Агнес ухватила разодранную ткань и прикрыла срам. На Коллин не было нижнего белья, пушок ее лобковых волос производил неизгладимое впечатление на фоне землистой кожи живота. – Мы должны увести тебя в дом. Вставай. ВСТАВАЙ!

Агнес попыталась поднять ее, но от выпитого у нее слишком нарушилась координация. Они вдвоем рухнули в пыль, и Агнес ободрала колени. Она попыталась затащить Коллин в дом, но измученная женщина, от которой остались лишь кожа да кости, расслабила все мышцы и сползла в грязь, как непослушный ребенок. Агнес встала над ней, потея и отплевываясь.

– Ты не можешь лежать здесь так.

Коллин с закрытыми глазами провела рукой по грязной земле, словно погладила роскошные простыни. Теперь она заговорила медленнее и с большей хрипотцой.

– Мне насрать. Пусть Джеймси Макавенни узнает. Что его. Жена умерла. На дороге. Со своей. Старой. Пиздой. Напоказ.

Кто-то из прикатившей на велосипедах малышни нервно рассмеялся. Агнес хорошенько встряхнула Коллин, а когда поняла, что ей самой это понравилось, тряханула еще разочек.

– Мадам, неужели у вас гордости нет?

Глаза Коллин широко раскрылись, потом закрылись. Дыхание стало легче.

Агнес ущипнула ее.

– Слушай! Что с тобой? Ты что приняла?

Но обмякший мешок с костями не ответил.

Заборы облепили женщины, голосящие, как большие шумные вороны. Новость быстро разлетелась по поселку. Родня Коллин орала благим матом, а сестры Джеймси вскидывали кулаки, защищая его доброе имя. Мать Джеймси, которой на днях стукнуло восемьдесят, плевалась и размахивала потертой шваброй, как косой.

Не зная, что еще делать, Агнес сняла с себя колготки, а потом и трусики из-под юбки. Она сделала это прямо на улице без малейшего стыда, пьяно раскачиваясь. Она принялась надевать свое белье на Коллин. Это напоминало одевание куклы размером с человека, у которой вместо негнущихся и жестких конечностей были обмякшие и отяжелевшие от замедленного кровообращения руки и ноги.

Когда приехала «Скорая», Коллин уже не говорила. Агнес села в пыль рядом с ней. Она смотрела на свое дорогое белое белье, светящееся после стирки с отбеливателем. Ее трусики сидели на тощей женщине, как кружевной подгузник, и Агнес подумала, что они свидетельствуют о большей доброте, чем заслужила Коллин.

Пятнадцать

Он напоминал ей цвет сосисочной шкурки, только у него был не столько цвет, сколько водянистый оттенок, слишком тонким слоем распределенный по всему телу. Выглядел он изможденным. Лиззи пришлось действовать двумя руками, чтобы ухватить одну его, и, положив на нее свою щеку, она ощутила вспухшие синие вены, испещрявшие тыльную сторону ладони. Это были руки человека, двадцать лет грузившего мешки с зерном, руки, которые клали едкий гудрон, которые убивали итальянцев в Северной Африке[76].

Теперь Вулли даже дышал с трудом. Воздух в его легких издавал такой звук, будто проходил над рашпилем, задевал за бороздки и останавливался только для того, чтобы прохрипеть и с таким же шумом направиться обратно. Лиззи отерла его лицо носовым платком, который держала в рукаве. Рот его теперь всегда был открыт, уголки губ спеклись и высохли. Она хотела поцеловать его еще раз, она хотела сохранить воспоминание о том прекрасном человеке, каким он был прежде и оставался до сих пор.

Старики на других кроватях дремали. Она видела, как сестра дала им по капле морфина, и теперь они словно пребывали в беспокойном сне. Лиззи расстегнула пальто и сняла шарф с головы. Она подняла руку Вулли, спустила простыню. Поначалу она хотела лечь рядом с ним, прикоснуться к каменной стене его тела и заплакать. Но, залезая на больничную кровать, она передумала. Она взобралась, а потом, не снимая своего хорошего пальто, оседлала мужа. Никто другой не заметил бы этого, но Лиззи была уверена: она увидела, как вспорхнули его веки, как растянулись в лукавой улыбке уголки его рта. Она принялась тихонько покачиваться туда-сюда. У нее в мыслях не было ничего грязного, какими бы ни казались ее движения со стороны. Ей хотелось одного: прижаться к нему, ощутить его тело, теплое и живое, сквозь его хлопковую пижаму, сквозь липкую синтетику ее нижнего белья. Она хотела только дать ему кроху утешения в его боли. Разве не в этом состоял ее долг?

Лиззи, покачиваясь на Вулли и трясь о его тело, закурила новую сигарету. Она глубоко затянулась, а потом выпустила дым в лицо мужу. Она могла только догадываться, как он мучается без своих сигарет «Регалс».

– С вами все в порядке, миссис Кэмпбелл? – раздался голос у нее за спиной. Чьи-то руки осторожно, но твердо ухватили ее за локти. – Что поделаешь, дорогая, – сказал голос, помогая ей слезть с кровати. – Что поделаешь, родненькая?