Шагги Бейн

Судя по виду Шагги, эти слова его утешили. Сестра увидела, как с его плеч словно камень свалился. Он развернулся на своих отполированных каблуках и последовал за благовонным облаком Агнес по коридору. У двойных дверей он остановился.

– Значит, если твое тело не уходит на небо, то не имеет значения, если другой мальчик делал с ним что-то нехорошее в мусорном сарае, верно?

Дверь в общую палату с грохотом распахнулась. Свет там горел приглушенный и навевающий дремоту; мужчины в бежевых пижамах полусидели на своих белых кроватях. У дальней стены палаты стояла кровать Вулли, а вокруг нее оранжевые стулья для посетителей. Каждый из пустых стульев стоял в отдельном пятне отраженного света, и Лиззи сидела в одиночестве, ее серое пальто, серая юбка и коричневые колготки терялись на фоне яркого пластика.

Агнес, выставив в стороны локти, театрально прижимала ладони к лицу, как в детской игре в прятки. На ее спину падал яркий свет из коридора, и она исполняла свою роль, будто на сцене Королевского театра. Она прошла по палате, уронив на ходу сумочку и шубку и оставив их лежать на полу у себя за спиной. Бросая вызов сестре Мичан, она поставила туфельку на перекладину и забралась на кровать. Лиззи опустила глаза на ногу дочери, с упавшим сердцем увидела крашеные ногти, торчавшие из драных черных колготок. Агнес забралась на кровать и улеглась на своего спящего отца, словно его вдова. Потом она принялась обнимать его и стенать, словно его любовница. Вулли не шелохнулся. Лиззи поднялась со стула и молча одернула юбку на дочери, чтобы не было видно ее белое нейлоновое белье.

Дверь в палату приоткрылась, и появился Шагги с вещами Агнес в руках.

– Ты бы и голову потеряла, если бы она не была у тебя прикручена.

Умирающие мужчины снова зашевелились, когда в палате появилось это видение юности. Дама-посетительница в костюме-двойке из овечьей шерсти сложила руки на груди, неодобрительно выставив в его сторону носок замшевого мокасина. Мальчик в костюмчике прошел по палате, молча подбирая попадавшиеся ему на глаза материнские вещи, он волочил брошенную шубку, как мокрое полотенце. Его бабушка улыбалась ему. Точно так же она улыбалась, когда по воскресеньям смотрела телик, не особо обращая внимания на то, что происходит на экране. Вид у нее был ничуть не печальный, подумал Шагги, она казалась умиротворенной, смирившейся. Он сел на один из пустых стульев рядом с ней, взял ее худую руку в свою. Они оба посмотрели на Агнес, которая оступилась, слезая с кровати. В тусклом свете лицо его деда обрело цвет сгущенного молока. Кожа казалась тонкой, как желтая липучка от мух, и была так туго натянута на костлявый кэмпбелловский нос, что Шагги на ум пришла куриная дужка.

Агнес села на другой стул рядом с матерью, взяла ее другую руку.

– Сейчас не время для посетителей, – сказала Лиззи.

Голова Агнес дернулась.

– Ма, мне это тяжело. Я с трудом набралась мужества прийти.

– Ну, судя по твоему виду, сейчас тебе мужества не занимать.

– Я только-только прикончила все свои запасы. Как только все это завершится, я пойду на поправку. Я даже поступлю в АА.

Она лгала, и ее слова отдавали фальшью.

– Я никогда не любила этих ААшников. Туда приходят люди с самого дна. Дай Господь тебе силу воли. Ты должна ею воспользоваться, чтобы спасти себя.

Три поколения долгое время сидели молча, сплетя руки, как звенья одной цепочки. Кольца Агнес с их дешевыми камнями были такими же большими и синими, как костяшки пальцев Лиззи. Агнес вытащила обрывок туалетной бумаги из рукава джемпера, отерла глаза, протянула бумагу Лиззи, которая сделала то же самое и передала бумагу Шагги. Он сложил ее так, чтобы остатки туши и сопли оказались внутри. Агнес сунула руку в свою черную сумочку и вытащила две банки лагера. Она открыла их с пенистым всхлипом, аккуратно бросила ушки в сумочку.

– Я думаю, что не справлюсь с этим. Неужели они все меня бросят?

Лиззи взяла из руки Шагги белую туалетную бумагу и стыдливо прикрыла полуобнаженную красотку на банке.

– У меня такое ощущение, будто он только-только вернулся с той треклятой войны. Слишком рано ему снова уходить.

Шагги смотрел на женщину в овечьей шерсти, чей рот укоризненно скривился при виде открытых банок лагера. Он повернулся к матери, чтобы сказать ей об этом, но заметил, что Агнес пребывает где-то далеко, не в этой палате с ними. Она ни слова не слышала из того, о чем говорила ее мать. Шагги поправил пуговицы на бабушкином шерстяном пальто, чтобы пластиковые цветочки располагались правильно: листочки внизу, а лепесточки наверху. Он ждал, а женщины между тем все говорили и говорили, не слыша друг друга.

Старик лежал в кровати и едва дышал. Воздух с хрипом выходил из пораженных опухолью легких. Агнес со злости так сжала челюсти, что фарфоровые протезы взвизгнули, как две трущиеся друг о друга тарелки.

– Какую я совершила глупость, уехав с этим ублюдком Шагом. – Она закурила две сигареты, дала одну матери. – Я скажу об этом папе, когда он проснется.