Шагги Бейн

Шагги поднял руку, собираясь показать в сторону приземистых шахтерских домов, но потом опустил ее. Она наверняка пьяна. Звонит небось диспетчеру такси, бушует, требует, чтобы соединили с его отцом.

– Я пока не хочу домой.

– Сегодня четверг, – глубокомысленно изрекла Анни. – Наверняка все деньги на выпивку уже потрачены.

Шагги скосил глаза на девочку.

– Откуда ты это знаешь?

Она положила руку ему на плечо.

– Я видела ее как-то раз. Твою мамку. Она сидела у нас на канапе после школы. Я никогда не слышала, чтобы человек так красиво говорил.

– Очень надеюсь, она никому не доставила хлопот.

– Да нет, никаких хлопот. От нее так хорошо пахло. Она мне показала, как заплести французскую косу. – Ее лицо помрачнело. – Меня злит, когда про нее говорят всякие гадости. Ты должен ее защищать.

– А я и защищаю! – сказал он. – Главным образом от нее самой, но все равно это настоящая битва.

Девочка хмыкнула, давая понять, что сама она опустила руки.

– А я просто перестала его одергивать – хочешь пить, ну и хрен с тобой. Если мой папа хочет допиться до кладбища, это его дело. Я думаю, его уже не исправишь. Он тоскует по маме.

– Она умерла?

– Да, типа того. Она живет в Камбусланге[86] с моими младшими братьями и полупрофессиональным футболистом. – Они пошли к полю, на котором стояли передвижные дома. – Но я думаю, что вы двое должны давать отпор. Я слышала, как люди говорят, что она подходящая шлюшка, если выпить охота, что тебе нужен отец, она виновата в том, что ты такой, какой ты есть. – Она посмотрела на него задумчиво. – Но я никогда не видела такой красивой дамы. Я бы гордилась, будь у меня такая мамка.

Двенадцать домов на колесах стояли полукругом, а неровная грунтовая дорожка перед ними была вымощена тяжелыми камнями с поля. Жестяные домики выставляли напоказ самые разные личные вещи, участок был замусорен пластиковым игрушками и отсыревшей мебелью. Такое бесстыдство потрясло Шагги. Анни по двум шлакоблокам поднялась в передвижной дом бежевого цвета. В дверном проеме лежала большая немецкая овчарка. Шагги осторожно последовал за Анни, перешагнул через собаку, стараясь не наступить на нее и прижимая к груди школьный рюкзак. Дом на колесах был узкий и длинный, кухонька находилась по центру, а в дальнем конце располагался обеденный уголок в форме подковы. На скобах, вделанных в потолок, висел цветной телевизор, который быстрым четким голосом выкрикивал результаты скачек. В неглубокой раковине лежала гора грязной пластиковой посуды. Шагги увидел несколько муравьев, деловито снующих между рассыпанных кукурузных хлопьев.

– Па. Это я, – сказала Анни.

Шагги едва мог разглядеть человека, который сидел в обеденном уголке, сгорбившись над газетой и подчеркивая шариковой ручкой клички лошадей.

– Ты ел чего-нибудь? – спросила она. – Могу тебе овсянку сварить. Даже молоко могу тебе подогреть, если хочешь.

Человек со слезящимися глазами не ответил. Шагги увидел, как он отхлебнул что-то из старой кружки и продолжил подсчитывать результаты скачек. Шагги пытался не представлять себе здесь своей матери.

Анни открыла тонкую дверь в задней части дома и затолкала Шагги внутрь. Спальня походила на розовый дворец. Здесь едва поместились две односпальные кровати, на каждой лежало по одеялу с диснеевскими принцессами, а вдоль стен стояли узкие полки, на каждой выстроилось по дюжине радужных пони. В комнате было безукоризненно чисто.

– Извини за раскардаш, – сказала Анни, опускаясь на трехфутовый розовый ковер между кроватями. – Я стараюсь поддерживать тут порядок, но это нелегко, когда он сидит целыми днями в своей грязи. – Она похлопала по ковру рядом с ней, и Шагги втиснулся в узкое пространство на полу. – Что твоя мать делает, когда напьется? Она тоже вот так тупит?

– Нет, она сначала напивается, а потом начинает злиться, – сказал он. – Я боюсь, как бы она чего не сделала с собой.

– Типа не убила себя?

– Да. Иногда я перед школой прячу все таблетки в ванной. Я знаю, мой брат каждый день уносит с собой на работу бритву. – Он накрутил на палец розовую петельку на ковре. – Но больше всего я беспокоюсь, как бы она не сделала себе хуже. Она теряет достоинство. Люди ее вообще больше не хотят знать. Моя сестра из-за нее живет среди чернокожих за миллион миль отсюда. Мой старший брат пытается накопить денег и уехать.

Анни засунула руку под кровать и вытащила старую книгу-раскраску. Он почувствовал разочарование, увидев, что цвета она подбирала хорошо, но вылезала за линии.

– Когда шахта закрылась, мне пришлось остаться здесь и приглядывать за папкой, – сказала Анни. – Мамке было наплевать. – Она полистала страницы. – Не хочешь пораскрашивать? – спросила она вдруг.

Шагги отрицательно покачал головой. Он глаз не мог оторвать от полок с радужными пони, которые поглядывали на них со счастливым выражением на мордах.