Шакал (Тайная война Карлоса Шакала)

Паскуа был настолько счастлив, что Судан наконец уступил его уговорам, что попытался восстановить его международную репутацию. Выдав Карлоса, заявлял Паскуа, Судан порвал с терроризмом. Однако Вашингтон, по-прежнему находившийся в достаточно прохладных отношениях с французским министром внутренних дел, умерил его энтузиазм своим бесстрастным заявлением о том, что Судан сохранит свое место в черном списке госдепартамента. И лишь много позднее Паскуа выразил признательность Вашингтону и ЦРУ. “Проведение операции по захвату Карлоса оказалось возможным только благодаря потеплению отношений между США и Сирией,” — признавал он. “Соединенные Штаты оказывали давление на Сирию с тем, чтобы она прекратила оказывать поддержку террористам. И действительно, определенные представители ЦРУ помогли нам установить местонахождение Карлоса. Именно они нашли его”. Но Паскуа не мог удержаться от того, чтобы тут же не добавить ложку дегтя: “Мы тоже выяснили, где он находится”, — добавляет он. Еще меньше он склонен был к тому, чтобы отдать должное генералу Рондо, которого он вообще не упоминал. С другой стороны, он не мог не признать стремления отомстить, которым было движимо ДСТ: “Когда секретная служба терпит серьезную неудачу, как это было на улице Тулье, и когда это приводит к гибели ее сотрудников, она обязана отомстить, отомстить за погибших. С того самого момента, как Карлос убил офицеров ДСТ, эта организация только и стремилась к тому, чтобы арестовать его и заставить заплатить за совершенные им преступления”.^{418}

ДСТ насладилась местью, потому что Карлоса предали его спонсоры. Арабские лидеры, в течение многих лет поддерживавшие, укрывавшие и пользовавшиеся его услугами, хранили гробовое молчание. Из всех покровителей Карлоса лишь его бывший учитель Джордж Хабаш из Народного фронта осудил эту сделку. Полупарализованный Хабаш выразил свое возмущение “дешевым сговором, направленным против борца за освободительное движение. Правительство Судана могло попросить Карлоса уехать из страны, если его присутствие представляло для них опасность или приводило к усилению внешнего давления”.^{419}

За исключением палестинских экстремистов, лишь один голос был подан в защиту Карлоса. Кто-то из друзей позвонил его отцу Рамиресу Навасу, чтобы сообщить, что жизнь его сына подошла к логическому концу. Рамирес Навас был потрясен этим известием и разрыдался точно так же, как он это сделал за двадцать лет до этого, когда сын сообщил ему о своем решении стать боевиком. Первой, кому он позвонил, была его бывшая жена. Только атеистическое мировоззрение и симпатия к политическим взглядам сына заставляют его смиряться с постоянной болью, которую он испытывает из-за сына, сообщил бывший адвокат. Рамирес Навас предпринял попытку найти убежище для своего блудного сына на родине. Однако его обращения к бывшему президенту Рамону Веласкесу ни к чему не привели, особенно после того, как Франция, узнавшая об этом, пригрозила Венесуэле тем, что прекратит поставлять запчасти для самолетов “Мираж”.

Рамирес Навас, давно распрощавшийся с надеждой на грядущую революцию, в течение последних лет занимался гневным обличением политической коррупции у себя на родине. Он выражал свои горькие чувства в стихах, одно из которых “Отмщение” читал только самым близким друзьям. “Я тоже боролся за установление справедливого общества”, — утверждал крепкий и жилистый Рамирес Навас, одетый в свои семьдесят столь же элегантно, как и в юные годы. “И не то чтобы я устал, я просто понял, какие силы противостоят этому. Не сомневаюсь лишь в одном: Ильич умрет той смертью, которую он сам себе выбрал. Возможно, он — единственный, кому это удастся сделать”.^{420}

После ареста Карлоса Рамирес Навас повесил тяжелый замок на серые ворота своего скромного дома с оцинкованной крышей, в котором висящие в дверных проемах простыни заменяли двери, а имена и номера телефонов были записаны на деревянных стенах, чтобы разделить участь своего первенца. “Мой сын — величайший герой во всем мире”, — заявлял Рамирес Навас. “Он — великий человек, поступающий в соответствии с собственными убеждениями. Я живу только ради своих сыновей, своих трех мальчиков, хотя некоторые полагают, что я это делаю только ради одного из них”.^{421} Позднее из тюрьмы Карлос послал отцу свою фотографию, где он стоит на фоне мирного сельского пейзажа, украшавшего стену его камеры. “Моему старику в память о нашей духовной общности”, — нацарапал он на ней.