Шакалы

Батулин был опытный опер, тем не менее такого финала не ожидал, слегка растерялся.

— Так я могу идти?

— Разумеется, всего наилучшего, Сергей Витальевич. — Гуров поднялся, проводил майора до двери.

Когда сыщик вернулся в комнату, за столом хозяйничал Станислав Крячко, разливал по чашкам кофе, готовил бутерброды.

— Ну, как он тебе? — спросил Гуров.

— А хер его знает, но я не верю ему ни на грош. Он продаст тебя при малейшей возможности. Ты, Лев Иванович, ас, вербовщик Божьей милостью. Ты провел партию на высочайшем уровне. Но майор — человек сформировавшийся, он змей, никто не в силах сделать из него преданную овчарку. Он будет крутить, вертеть и ждать момента, чтобы смертельно укусить и ускользнуть.

— Полагаешь? — несколько разочарованно произнес Гуров. — А мне казалось, что удалось что-то в нем сдвинуть.

— Безусловно, удалось, но пройдет день, и все встанет на свои места. Ну откуда ты такой наивный? — Станислав даже всплеснул руками. — Взрослого человека можно обмануть, купить, соблазнить, вынудить, а переделать его невозможно. Нельзя из танка сделать сеялку, один создан для уничтожения, другая — для возрождения.

— Тебе хорошо, ты умный, — с грустью сказал Гуров. — Как же мне узнать, чем занимается и к чему стремится Семен Петрович Фокин?

Он остановил машину на Кутузовском проспекте, зашел в один магазин, в другой, купил продуктов, сок, бутылку водки, прошагал еще квартал, свернул во двор, затем в подъезд, поднялся на лифте на пятый этаж. Шел Фокин уверенно, дорога была ему знакома отлично. Он позвонил в добротно обитую дверь, она почти мгновенно распахнулась.

— Здравствуй, Игорек, ты опять в глазок не посмотрел. — Фокин пытался говорить сердито, неумело обнял стройного юношу, который взял у подполковника одну из сумок, прошел в квартиру.

— Ты, Семен Петрович, еще дверь лифта не закрыл, а я ухе знаю, кто пришел. Мы, калеки, люди чуткие.

— Перестань, Игорь, знаешь, не люблю. — Фокин начал вынимать продукты. — Не греши, какой ты калека. Ну, один глаз чуть похуже...

— Яиц нет, сам полусумасшедший, а так здоровый парнишка, просто загляденье. — Игорь слегка заикался.

— Ты видел, каких с войны привозят, — Фокин делал вид, что сердится. — Да, ты пострадал, но, считай, легко отделался.

Хозяин квартиры Игорь Смирнов, белокурый стройный блондин лет двадцати двух, смотрел на Фокина огромными голубыми глазами. От того, что один глаз у Игоря практически был слеп, взгляд у парня получался загадочным. За время знакомства Фокин никак к этому взгляду не мог привыкнуть. Подполковнику казалось, что парень видит значительно больше, чем нормальный человек, видит то, в чем Фокин даже себе признавался, лишь изрядно напившись.

— Я отделался легко потому, Семен Петрович, что ты в моей жизни объявился, подобрал. А если тебя по службе ушлют далеко, как я жить буду? На мою пенсию только-только с голода не умереть. Мне тут дружок звонил, говорит, забыл, как мясо пахнет. Ну, без мяса я проживу, а как штаны сносятся и обувка распадется?

— Ладно-ладно, меня никуда не пошлют, а пока мы вместе, не пропадем. Ты мне вместо Николая, он погиб, ты объявился вместо сына. Пока жив, ты нуждаться не будешь.

Здоровый глаз Игоря начал закатываться, рот кривиться, плечи обмякли, ссутулились.

— Убью собаку! — начал бормотать он.

Фокин понял, что у Игоря начался приладок, подполковник поднял легкое тело юноши, положил на диван, схватил с полки пузырек, накапал на кусочек сахара, сунул за щеку юноши и подумал: как же парень выкарабкивается, когда он один?

Глава 8

Игорь родился в обычной московской семье, каких в столице сотни тысяч, а то и миллион. Отец инженер, мать преподавала в школе, достатка в доме не было, но и не голодали. Жили, как большинство москвичей, от получки до получки, стояли в бесконечных очередях, чего-то постоянно доставали, слово “купить” было полностью вытеснено из лексикона. Достал индийский чай “со слоном”, достал сгущенку или колбасу по два двадцать, которая не пахла не только колбасой, но не имела запаха вообще.

Что рассказывать, взрослые люди эти благословенные времена прекрасно помнят, хотя некоторые и стали забывать, их раздражает изобилие на прилавках, все есть, нет денег, которые надо заработать. Раньше деньги не зарабатывали, а получали, никто не говорил “зарплата”, говорили “получка”. Нищенские рубли давали каждому вне зависимости от того, хорошо ты работаешь или плохо, или вообще лишь приходишь отмечаться.