Шакалы

У Игоря, кроме отца с матерью, был еще дед, отец матери. Деду было в те семидесятые — начало восьмидесятых около пятидесяти пяти, но выглядел он далеко за шестьдесят, так как пять лет отсидел за антисоветскую пропаганду. Он был литератор, даже член Союза писателей, откуда его, конечно, быстро исключили. Писал он простые бытовые рассказы, никого, конечно, не агитировал, вообще был достаточно аполитичен, но оказался в компании коллег, которые вели “крамольные” разговоры, даже начали издавать свой журнал, взяли их всех разом, особо не разбирались, посадили скопом. Среди них не было талантливых и именитых. Суд прошел тихо, незаметно. Игорь того времени не помнил и, что произошло, по малолетству не сообразил. Отца исключили из партии, Игоря не приняли в комсомол, но школу он закончил, жизнь шла своим чередом. Дед вернулся тихий, молчаливый, о лагере никогда не рассказывал. В доме политических разговоров не вели, лишь изредка, выпив, отец зло бормотал, мол, писака чертов, всю жизнь семье изувечил. Дед молчал, работал где-то сторожем и в середине восьмидесятых тихо во сне умер.

На Игоря ни арест деда, ни его смерть не произвели никакого впечатления, он заканчивал десятилетку, немного занимался спортом, встречался с девушками, у которых пользовался успехом, дома практически не бывал, приходил лишь ночевать.

К власти пришел Горбачев, жизнь менялась, отца повысили в должности, теперь его исключение из партии стало вроде как бы заслугой. Раньше тихий и незаметный, он стал громко разговаривать, рассуждать о политике, часто упоминать имя тестя. В девяносто третьем Игоря вызвали в военкомат, но врачи что-то сказали о его легких и дали отсрочку.

Отец, молодой еще, здоровый мужик, однажды выпил в компании лишнего, хотя в принципе пил редко и мало, но тут случился инфаркт, отец пролежал в больнице неделю, потом случился второй инфаркт — и человека не стало. Похоронили отца тихо, как и деда, хотя на поминках говорили слова об ушедшем правозащитнике.

Игорь, нормальный парень, любил отца, но, повзрослев, стал понимать, что батя был человеком слабым, без стержня и принципов, его смерть не стала для семьи трагедией, но сильно ухудшила материальное положение. Цены взлетели. Смирновы накоплений не имели, потому ничего не потеряли, но прожить на зарплату матери стало невозможно. Игорь готовился в институт, пришлось перенести документы с дневного отделения на вечернее, начать работать. Устроился он дворником в своем доме, взял еще участок соседнего большого кооператива, и зарплата получилась вполне приличной. Он был парень без комплексов, в пять утра с лопатами появлялся на своей территории, вкалывал честно, жильцы были довольны, давали Игорю мелкие поручения, подбрасывали деньжат; имея белый билет, Игорь об армии забыл. Но военкомат о нем помнил, когда наши доблестные воины начали “скоротечную” войну с бандформированиями в Чечне, Игоря Смирнова призвали, напомнили о священном долге перед Отечеством, о том, что у него непорядок с легкими, забыли. А может, действительно, ежедневная многочасовая работа на воздухе способствовала — легкие пришли в норму.

Факт остается фактом, осенью девяносто четвертого Игорь Смирнов под Калугой проходил курс молодого бойца. Стройный, ловкий парень нравился товарищам и младшим командирам, дедовщина его миновала, так как часть была вновь сформирована, все были одногодками, все не отличали приклад от ствола и с расстояния в пятьдесят метров не могли попасть из “Калашникова” в сарай. Единственное, что Игорь Смирнов делал быстро и ловко, это копал окопы. С лопатой он обращался мастерски.

Курс молодого бойца прервали, когда ребята только начали знакомиться с оружием, и быстренько перебросили их под Грозный.

На горизонте грохотало и полыхало, молодых бойцов построили у какого-то разрушенного здания, из которого вскоре выбрался майор в грязной полевой форме и с многодневной щетиной. Щеголеватый, подтянутый капитан отрапортовал о прибытии пополнения, майор лишь глянул на безукоризненный строй одетых в форму пацанов, тихо спросил:

— Капитан, а ты сам-то стрелять умеешь?

— Так точно, товарищ майор! — вытянулся капитан. — Девяносто из ста, а из пистолета могу и девяносто три сделать.

Майор разглядывал свои пыльные сапоги, вытер грязным платком слезящиеся глаза.

— В человека стрелял?

— Никак нет, не приходилось!

— Понятно, — майор еще больше ссутулился. — А что здесь война, ты знаешь?

— Так точно.

— Отставить, капитан, говори нормально, все эти “так точно” годятся для штабов и паркетов. Ты кого привез?

— Молодых бойцов, товарищ майор.

— Бойцов, говоришь? — Майор подошел к строю, взял у одного из новобранцев автомат, разрядил, быстрыми, неуловимыми движениями вынул “рожок” и затвор, вернул все бойцу, сказал: — Собери, заряди, выстрели в воздух.

Парень с недоумением, даже страхом, смотрел на незнакомые “железки”, не имея понятия, какую куда следует приставить. Майор повернулся к капитану.

— Выполняйте, капитан.