Шакалы

— У меня такое не в первый раз, я и в госпитале лежал, врачи тут бессильны и довольно однообразны. Массах, растирка, шерстяная повязка, покой. — Гуров указал пальцем на потолок и продолжал: — Девочка, помоги мне до ванны дотащиться. Я липкий и грязный, сил никаких нет.

— Попробую, — сказала Мария, подошла к дивану, протянула руку.

Гуров легко поднялся, приложил палец к губам и захрипел:

— Мать твою, прости меня, грешного, — и прошел в ванную, пустил воду.

Мария вошла следом, прикрыла дверь и сердито сказала:

— В тебе пропадает великий артист.

— Почему пропадает? — обиделся Гуров, обнял и поцеловал женщину. — Давай поженимся.

— Зачем? — Мария отстранилась. — Штамп в паспорте ничего не изменит. Я среди сценариев найду какую-нибудь сценку объяснения в любви, ты на досуге посмотришь. — Продолжала, передразнивая: — Давай поженимся. Таким тоном и словами говорят: давай сходим в магазин за картошкой.

— Ну, извини, практики нет.

— Короче, Гуров, у меня сегодня спектакль, мне надо хоть немного отдохнуть.

— Понял, любовь отменяется. — Гуров помолчал, оценивающе глядя на Марию. — По сценарию я должен сказать, что не имею права втягивать тебя в свои дела. Опасно...

— Эту сцену пропусти. Я сама решу, что я имею право делать, — перебила Мария.

— Видишь ли, дорогая, у нас профессии в чем-то схожи, только у меня убивают по-настоящему, а не до того, как опустится занавес.

Он взял Марию за плечо, долго смотрел в глаза:

— Ты должна меня слушаться не как режиссера, а словно Господа Бога. Делать должна только то, что я сказал, от сих и до сих, никаких импровизаций.

Глаза Марии потемнели, она чувствовала, что Гуров источает некую магическую силу, лишает воли.

— В театре сообщи по “секрету”, что милиционер тебе до смерти надоел, сегодня-завтра ты вернешься в свою квартиру. Но сделай это так, чтоб “сегодня-завтра” могло растянуться на неделю и более. Верни поклонников, пусть встречают, провожают, ухаживают. Твой мент лежит дома, паралич разбил, потому ты не считаешь для себя возможным уйти от него немедленно. Все поняла?

— Нет, но сделаю.

— Умница. Теперь второе, возможно, главное. Ты среди своих друзей сумеешь найти четверых, не болтливых и серьезных?

— Подумаю.

— Постарайся. Надо, чтобы хотя бы один из них был со мной одного роста и телосложения.

— У нас не атлетический клуб, а театр.

— У тебя приятели не только в театре, — парировал Гуров, — а я способен сутулиться. Подумай о гриме для меня, но не театральном, житейском, например, линзы, чтобы я не светился голубыми глазами, может быть, какие-нибудь подушечки заложить за щеку. Тебе виднее, может статься, мне придется исчезнуть.

— Тебя хотят убить? — просто спросила Мария.

— Меня давно хотят убить, но сейчас могут заняться данным вопросом всерьез.

Мария смотрела на Гурова долго, изучающе:

— Скажи, ну зачем тебе такая работа? Это же не жизнь. Как ты терпишь?

— Привычка. Человек способен привыкнуть к чему угодно. Люди десятки лет жили в лагерях, где, казалось бы, невозможно выдержать и дня.

— У них не было выбора.

— У меня тоже небогатый выбор. И прекратим бессмысленный разговор.

— Давай поженимся, — передразнила Мария. — Спасибо за предложение, оно безумно заманчиво.

Гуров выключил воду, зашаркал, охая и матерясь, к дивану.

— Станислав в холодильник поставил бутылку, я так и не притронулся, налей мне, пожалуйста, стопарик.

— Я решила, что ты вообще бросил пить.

— Так и есть, но сейчас можно, даже доктора рекомендуют.

— С таким талантом и служить в милиции, тебе, Гуров, надо романы писать, в театре играть, а ты черт знает чем занимаешься.

— Женщина всегда права. — Гуров вытянулся и закрыл глаза.

* * *

У Игоря Смирнова были гости, четверо демобилизованных парней, отвоевавших в Чечне. Двое были в гимнастерках без погон, двое — в тесных пиджачках, которые сохранились с довоенных времен. Они сидели за столом, выпивали и закусывали, но застолье не походило на обычную русскую пьянку. Сервировано было аккуратно, нарезано и уложено на тарелки, словно ухаживала женщина, которой на самом деле в доме не было. Ребята, прожившие в полевых условиях по два года, особенно ценили чистоту и порядок. Пили не из стаканов, а из рюмок, причем более чем умеренно, только открыли вторую бутылку. Пили четверо, Игорю не предлагали, а когда он было дернулся, старший из гостей, плотный парень лет двадцати пяти, отодвинул рюмку, веско сказал:

— Тебе, Игорь, не можно, забудь, а коли не можешь, мы уйдем. На нас крови хватает, твоей не требуется.

— Одну, за ребят, что там остались, — жалобно попросил Игорь.

— Я сказал. Нету сил терпеть, мы уйдем, а ты решай.

* * *

Сидя в грязных “Жигулях”, стоявших в квартале от дома, где жил Смирнов, разговор молодых бойцов слушали бывшие оперативники, отставные менты Валентин Нестеренко и Илья Карцев. Первому уже было далеко за сорок, почти пятьдесят, второй лет на пятнадцать моложе, и вели они себя по-разному, соответственно возрасту. Нестеренко сидел почти неподвижно, слушал внимательно. Карцев, маленький, полный и вертлявый, непрестанно двигался, доносившийся разговор слушал вполуха.