Шакарим

Но вот внутри казахского общества он был действительно резонансным фактором, человеком, значительно влиявшим на общественное мнение. К российскому управлению в казахской степи он относился как к неизбежному периоду истории. Полагал, что для самостоятельного управления государством казахам необходимо пройти определенный этап культурного развития, и потому просвещение народа — самая насущная на сегодня проблема. Абай страстно призывал столпов казахского общества действовать на ниве просвещения, а значит — во благо народа. При этом склоки за местечковые должности он хотел бы не принимать во внимание, но часто сам оказывался втянутым в них помимо воли. И с горечью писал потом о безграмотности, лени, неповоротливости, алчности казахов, со всей творческой мощью стремясь обратить нацию на путь истины.

Так вот, именно эту силу, эту мощь, страсть, которой дышала вся натура Абая, Шакарим перестал чувствовать в последние годы своей жизни.

Абай всем своим сложившимся в последние несколько лет стилем жизни, можно сказать, демонстрировал, что ощутил иллюзорность пережитого, познал вкус спасения, достиг просветления и подчинился судьбе.

В 1899 году он написал:

На сердце сорок заплаток —
Мой в мерзком мире удел.
Вот он — здоровья остаток,
Когда отходишь от дел.

Казалось, число визитеров к Абаю должно было уменьшиться. Но нет, сородичи продолжали наезжать, зачастую чтобы просто поздороваться с великим поэтом.

Внук Архам, которому в тот год исполнилось восемнадцать лет, хорошо запомнил, как его знатный дед общался с гостями.

«Была у Абая одна особенность, он впивался глазами в человека, который приходил с визитом, — писал Архам. — Не отвечая на приветствие, сразу спрашивал, с чем человек пришел, какое у него дело. Если гость отвечал внятно, а дело было важным, тотчас старался решить проблему. Разобравшись с делом, говорил: «Теперь иди в другую юрту, там тебя накормят».

Однако если посетитель, стесняясь и краснея, говорил, что прибыл просто поприветствовать поэта, Абай сразу отправлял в гостевую юрту: «Иди поешь». И сколь долго ни гостил такой посетитель, его не прогоняли. Но если он приезжал повторно и говорил, что теперь-то у него точно есть дело, Абай уже не слушал его.

Другое обыкновение: если кто-то брал слово, Абай внимал ему, бросив все дела. Не перебивал, пока человек говорил. Если речь нравилась, задавал вопросы, долго беседовал. Но если не нравилась, мог сказать резко: «Хватит, довольно!»

Он не судил о людях по родству, богатству или знатности. Выносил заключение только по речам и поступкам. Никогда не унижал бедного, захудалого человека».

Абай не перестал принимать посетителей, помогать им с решением проблем, но за пределы Жидебая уже не выезжал. Он мог безоглядно заниматься творчеством, но на вершине жизни устремления его вполне рационально ограничились проблемой связи личности с окружающим миром, с общим, со Вселенной. Оставались вопросы, на которые он обязан был успеть найти ответы. Хаос и убожество мира, равно как и несовершенство человека, интересовали уже меньше.

Нет, ты не человек, а ты мешок дерьма:
Ни красоты, ни чести, ни ума.
Вонь от тебя острей распространится,
Когда тебя поглотит смерти тьма.
Ты был мальчишкой. Ты теперь старик.
Ты к переменам времени привык.
Люби людей. Внимай словам Аллаха
И радуйся тому, чего достиг.

(Перевод Михаила Дудина)

Стихотворение датируется 1899 годом. Абай шутил, говоря так о человеке? Нет, пожалуй. Был серьезен как никогда. Незамысловато и ясно давал оценку не столько собственной личности, сколько окружению, вечно ожидавшему от него героических свершений.