Шах-наме

Был некий царь Михраб. Отважный воин.
Богат, могуч, он власти был достоин.

Свой род от змея, от Заххака, вел,
В Кабуле утвердил он свой престол.

Платил он Саму подать ежегодно:
Он был слабей, борьбу считал бесплодной.

Узнав о молодом богатыре,
Он прибыл из Кабула на заре

С казной, с оседланными скакунами,
С рабами и со всякими дарами:

Привез динары, мускус и шафран,
Рубины, шелк, парчу заморских стран,

Венец, владык достойный знаменитых,
На шею цепь златую в хризолитах.

Когда услышал юноша Дастан,
Что прибыл из Кабула караван,

К Михрабу вышел он с приветным взглядом
И посадил царя с собою рядом.

С почетом гость был принят поутру,
И вот сердца раскрылись на пиру.

Все витязи вокруг стола воссели,
И богатырское пошло веселье.

Наполнил чаши кравчий молодой,
Взглянул на гостя юноша седой.

Понравился, видать, Михраб Дастану,
Дивился он его красе и стану,—

Любовь к Михрабу сердце обожгла!
Когда же встал Михраб из-за стола,

Промолвил Залю богатырь из свиты:
«Послушай слово, витязь именитый!

Есть дева за завесой у царя,
Лицо ее сияет, как заря;

Слоновой кости уподоблю тело,
С платаном стан ее сравню я смело;

Чернее мускуса — арканы кос,
Запястий кольца — завитки волос;

Цветы граната — две ее ланиты,
К плодам граната груди приравни ты!

Сравню глаза с нарциссами в цвету,
Ресницам ворон отдал черноту;

Напоминают брови лук таразский,[12]
Слегка покрытый мускусного краской;

То — мира ненаглядная весна,
Певучая, нарядная весна!»

Взволнован был Дастан таким рассказом,
Покинули его покой и разум.

Настала ночь, пришла к нему печаль,
К невиданной красе стремился Заль.

От жарких дум душа его болела,
Любви он сердце посвятил всецело…

Вот повод в путь обратный повернул,
Вернулся утром царь Михраб в Кабул,

Цветущим садом, что дышал покоем,
Направился к своим ночным покоям.

Два солнца принесла ему судьба:
Одно — Синдухт, другое — Рудаба.

Они поспорили б с весенним садом
Благоуханьем, прелестью, нарядом.

На дочь с восторгом посмотрел отец,
Просил он, чтоб хранил ее творец.

То — кипарис облит сияньем лунным,
И амбра над челом темнеет юным.

Она в парчу, в каменья убрана,
Как райский сад, желанного полна.

Жемчужинам позволив приоткрыться,
Вопрос Михрабу задала царица:

«Как ты пошел, супруг мой, как пришел?
Да будешь ты далек от бед и зол!

Седого Заля каково обличье?
Престол его влечет, гнездо ли птичье?

Видны ли человека в нем черты?
Отважно ль сердце? Помыслы чисты?»

Михраб ответил на слова царицы:
«Платан мой среброгрудый, лунолицый!

Во всей вселенной нет богатырей,
Подобных Залю силою своей,

Нет росписи и нет дворца такого
С изображеньем храбреца такого.

Пред ликом Заля никнет аргуван,
Он молод, бодр и счастьем осиян.

Один порок, что голова седая:
Так скажет муж, придирчиво взирая,

Но знай, что Заля красит седина,
Сказал бы, что чарует нас она!»

Отцу внимала Рудаба с волненьем,
Краснея, вспыхнула цветком весенним.

Она теперь покоя лишена:
Душа любовью к Залю зажжена!

Страсть воцарилась в сердце, свергнув разум,
И нрав и мысли изменились разом.

А было у нее служанок пять,
Пять любящих рабынь, тюрчанок пять.

Сказала тем служанкам несравненным:
«Хочу поведать вам о сокровенном.

Наперсницы, пред вами не таюсь,
Я с вами всеми тайнами делюсь.

Узнайте же, внимая мне с участьем,—
Да озарятся ваши годы счастьем,—

Я влюблена. Любовь моя сильна,
Как моря непокорная волна.

Сын Сама овладел моей душою,
Он и во сне стоит передо мною.

Люблю его и думаю о нем,
К нему и ночью я стремлюсь и днем.

Надумать способ вы должны, рабыни,
Чтоб я от мук избавилась отныне».

Служанки подивились тем словам:
Такие речи для царевны — срам!

Вскочили, будто бесы в них вселились,
С упреками к царевне обратились:

«Венец владычиц мира, ты светло
Вздымаешь над царевнами чело,

Ты славишься от Хинда и до Чина,
Блестящий перстень, красоты вершина!

Где кипарис, чей тонок стан, как твой?
Лучи Плеяд затмил твой лик живой!

Индийский раджа, полон восхищенья,
Кейсару шлет твое изображенье.

А ты? Не знаешь, видно, ты стыда,
Отца ты обесчестишь навсегда!

Того ты любишь, кто творцом отринут,
Того, кто был своим отцом покинут,

Кто птицей был вскормлен в гнезде глухом,
Кого клеймят на сборище людском.

Нигде от женщин старцы не родятся,
А если родились, так не плодятся.

Весь мир в тебя влюблен, тобой сражен,
Во всех дворцах твой лик изображен,

Твои глаза увидев, стан упругий,
Светило дня пойдет к тебе в супруги!»

Повеял ветер, на огонь дыша,—
Так у царевны вспыхнула душа,

И отвернулась от служанок дева,
Закрыв глаза, исполненные гнева.

Придя в себя, от ярости бледна,
Нахмурив брови, крикнула она:

«Нелепа ваша речь, глупа, незрела,
Таким речам внимать — пустое дело!

Ни раджу, ни хакана не хочу,
Царя царей Ирана не хочу,

Я только одному женою стану,—
Плечистому, высокому Дастану!

Слывет он старцем или молодым —
Соединю я душу только с ним!»

Услышав сердца страстного, больного
Смятенный крик, в одно сказали слово

Прислужницы: «Ты — наша госпожа,
Тебя мы любим, преданно служа.

Исполним, что велишь, без промедленья,—
Да приведут к добру твои веленья.

Когда тебе потребна ворожба,
Мы целый мир обманем, Рудаба,

В колдуний превратимся мы, в газелей,
Взлетим к пернатым ради наших целей».

Раскрыла Рудаба свои уста,
Улыбкой озарилась красота:

«Когда вы слово в дело обратите,
Вы древо плодоносное взрастите,

Как яхонт, будет ценен каждый плод,
И те плоды наш разум соберет».

Прислужницы расстались с госпожою,
Ей послужить желая всей душою.