Шахта

Он зацепил крюк лампы за воротник робы, лег на живот, сполз вперед ногами в печь – круто падавшую выработку, соединявшую вентиляционный штрек с забоями, и с привычной сноровкой полез вниз. По крайней мере на верхних уступах не слышно было характерных щелчков, предупреждавших об опасности. Вообще ничего слышно не было. Лава затаилась. Крепь была в полном порядке, и ни одной трещинки не змеилось по блестящей, словно намазанной гуталином поверхности над головой. Он подобрался к крайнему ряду стоек и оглядел выработанное пространство. Две параллельные плоскости – кровля и почва – простирались, насколько мог достать свет его фонаря. Ни единой стойки не было между ними. Полутораметровая щель зияла жуткой алчущей пастью. Потную спину мастера продернуло морозцем, задержав дыхание, он прислушался, но ничего такого опять же не услыхал. Целый час ушел на тщательный, но бесплодный осмотр. Добравшись наконец до низу, он обнаружил, что «магазин» под завязку забит углем, добытым в предыдущую смену. «Тонн пятьдесят будет, не меньше, надо бы его сейчас отгрузить», – соображал мастер, торопливо карабкаясь вверх по лаве. Когда он, отдуваясь, вылез из печи, вокруг стояла «пропавшая» бригада: четверо отбойщиков, четверо крепильщиков, два отгребщика, отсыпщик и проходчик. Мастера встретили шумно:

– Чего робить будем, Федор Иваныч? Надоело тут торчать. Хотели начинать, да бригадир не дозволяет, грит, вы строго-настрого запретили.

– Ну чего там? Не коржит? – степенно поинтересовался бригадир Сидоренко, рыжебородый мужик средних лет.

– Нету там ничего, слыхать бы было! – встрял Кудимов. – Давай уже, Федор Иваныч, не томи душеньку, разрешай!

– Мы тут торчать будем без премии, а она, зараза, может, неделю еще не сядет, – поддержал один из крепильщиков.

Вытерев досуха лицо, Клименко достал листок со схемой и начал, с заметной неохотой, распределять задания.

– Ша, ребята, уголь нынче рубить не будем, приказано лаву дополнительно укрепить, – оборвал он недовольных.

– Так ведь лесу не хватит! – заартачился Сидоренко.

– Ничего, бери, что осталось, а там, может, новый подвезут. Всё, я сказал! И чтобы смотреть в оба! Чуть только что почуете – всё на … бросайте – и в штрек! Это вам не шуточки шутить.

Бригадир нахлобучил поглубже каску, поправил двуручную пилу, висевшую у него за спиной, и полез в печь. Остальные последовали за ним. Через минуту цепочка мерцающих огоньков исчезла в черной пропасти.

Лесу хватило на три часа. Лесогоны никак не доставляли новый запас, и Клименко вдрызг разругался с их косоглазым бригадиром, а заодно – с десятником транспортного участка. В это время Сидоренко отгружал уголь из магазина. Там у него получилась одна закавыка: погрузочный люк оказался вглухую забученым крупными кусками угля и обрезками стоек. Сколько отгребщики ни ковырялись ломами, заклинившаяся масса не поддавалась. Пришлось взрывать. Над самым люком заложили патрон динамита, сухо грохнуло, и уголь посыпался в первую вагонетку. Доставили в конце концов и крепежный лес. Мастер распорядился спустить его в лаву и разложить вдоль костров, чтобы хоть следующая смена начала крепеж без задержек.

А эта, слава богу, кончалась. Перед тем как пошабашить, Клименко решил на всякий случай еще разок слазать в лаву. Что-то давило ему на сердце. На первый взгляд все выглядело хорошо. Ножки уступов дополнительно закреплены, лес разложен, как он приказывал, и только где-то на самом верху пулеметной дробью стучал отбойный молоток. Ругнувшись, Клименко поспешил туда.

На пятом уступе он услышал свист «шипуна». Пришлось задержаться. Сжатый воздух бил из дыры в помятой трубе. «Странно, я всего час назад тут проходил, шипуна этого не было», – напрягся Федор Иванович. Причина сыскалась быстро – чуть выше, в кровле светлело пятно. Хороший «чемодан» вывалился оттуда и попортил трубу. При внимательном рассмотрении там же обнаружились волосяные трещинки. Они были еще едва заметны, но сердце в груди мастера запрыгало. Задрав голову и приподняв фонарь, он торопливо продолжил подъем. Чем дальше, тем гуще становилась сеточка трещин. На четвертом уступе две стойки были сломаны, а один из костров так сдавило, что торцы бревен расщепились в мочало. Федор Иванович охнул, присел, схватил кусок угля и начал колотить им по трубе, крича во все горло:

– Ребята-а! Кончай работу-у! Кровля пошла-а! Уходи-и! Конча-ай!

Никто не отозвался. Отбойный молоток наверху тарахтел по-прежнему. Там, вопреки его строжайшему приказу, кто-то обрушал пласт – вниз, с грохотом, катились угольные глыбы. К этому грохоту присоединился резкий, похожий на винтовочную стрельбу, треск раздавливаемых стоек.