Шаль

Степанкову не хотелось даже думать о чем-то или о ком-то другом, кроме Милы, но настойчивых мыслей своих он побаивался. Но они, тайные, едва зародившиеся где-то глубоко, в подсознании, еще неясные, уже беспокоили, притягивая неясностью, неоформленностью странного, но приятного ощущения. Ощущения грядущих событий. Хотелось наконец побыть одному, пораскинуть мозгами. Пока не кончились выходные, не захлестнула круговерть понедельника, не возникли опостылевшие партнеры и просроченные платежи.

Дома все было так, как он оставил утром. Домработница по выходным не приходила. Володя вынул из холодильника и сунул в микроволновку тарелку с бараниной и овощами, налил красного вина и уселся на кухне. Два часа назад он был голоден как волк. Ему даже было неудобно перед Зоей Павловной, когда он с нескрываемым аппетитом ел ее варенье с молочным кексом. А теперь едва притронулся к любимому блюду. Вино понемногу привело его в себя. Напряжение необычного дня начало отпускать.

Он вспомнил о рисунке, подаренном Лизой. Всматриваясь в штрихи фломастера, сделанные детской рукой, он вдруг физически ощутил присутствующую на листе бумаги чистоту и искренность этого необычного ребенка. Степанкову захотелось, чтобы девочка оказалась здесь, в этой квартире. И он уже знал, как это сделать. Надо повесить рисунок на стену. Он стал примерять, куда бы лучше пристроить его. Места на пустых стенах было предостаточно. Наконец решил повесить рисунок в гостиной, чтоб несколько ее оживить. Но когда собрался прибить рисунок гвоздиком, оказалось, что в доме нет ни гвоздей, ни молотка. А потом до Владимира вдруг дошло, что в его дизайнерской квартире рисунок, прибитый гвоздем, — архитектурный нонсенс. Нужны паспарту, стильный багет. Ни на секунду не хотел расставаться Степанков с картиной девочки, поэтому аккуратно зацепил рисунок иголочкой на обоях. «Потом оформлю надлежащим образом…» — решил он.

Добившись своего, полюбовался на плоды своего труда и вернулся на кухню, где налил еще бокал вина, присел и посмотрел на стопки книг, которые так и остались лежать на паркете у камина.

Это книги деда. Они стояли на самодельных стеллажах в его комнатке, когда-то маминой, где спал Володя, когда оставался у дедушки с бабушкой ночевать или гостил у них летом. Книжками была забита и большая стенка в гостиной, там, где у других людей стояли хрустальные бокалы и парадные чайные сервизы. Дед постоянно доставал что-то новое, даже когда-то уже прочитанное. Книги он любил и испытывал к ним какой-то священный трепет. Прежде всего, это были подписные издания. Те самые недорогие огоньковские подписки советского времени, выходившие миллионными тиражами, за которыми очередь занимали с ночи. Фетиш того времени — иметь библиотеку, читать, быть начитанным. Это считалось престижней, чем иметь дачу, машину и прочие блага. Подписки на собрания сочинений советских и мировых классиков оформляли на комбинате начальству и передовикам производства, а Василий Степанович Березин как раз и был передовым бригадиром. Дома он оправдывался, что как бригадир должен подавать пример другим. Работа у него такая. Лукавил, конечно. Жена и дочь отлично понимали, что если бы работа его к этому не обязывала, он все равно где-нибудь добывал бы эти свои книжные сокровища. Да и сами они любили читать.

Так у них в доме поселились Джек Лондон, которого ни у кого из знакомых мальчишек не было, Конан Дойл, Стивенсон, Золя, Фейхтвангер, Мопассан, Брет Гарт, О. Генри, сочинения русских и советских классиков.

Попадались и несвойственные для такого ряда книги — Бунин, Платонов, Зощенко, Паустовский. Володя читал все подряд, занимая чтением любую свободную минуту. Книжная жизнь героев, их истории казались ему порой значительнее, реальнее собственной жизни, интереснее того, что происходило вокруг.

Любимой серией деда была — «Пламенные революционеры». Он следил за выходом новых томиков по специальной газете, настоятельно просил, чтобы в комбинатовском книжном магазине ему оставили новинку. Эта серия была не по подписке, томики приходилось отлавливать. Среди них попадались настоящие шедевры. А потом, когда в школе по истории изучали что-либо близкое к этому периоду или к этой теме, дед доставал книжку с полки — часто из второго ряда, где она стояла, забытая и невидная, — и давал Володе. Сам он не читал книг, не успевал, только просматривал. Но имел на лучшие из них какое-то верное чутье. Причем имена не всегда бывали «громкими». Деду достаточно было открыть книжку, как-то особо понюхать ее, повертеть в руках, посмотреть аннотацию, введение, открыть в нескольких местах — и все: он составлял свое мнение, и, как часто убеждался Володя, безошибочное.