Шаль

— Меня пытались отравить, — хмуро ответил Степанков.

— Но, видимо, неудачно? — усмехнулся Михеев.

— А вам бы хотелось иного? — не выдержал Степанков, глядя ему в глаза. — Тогда все было бы проще?

Лейтенант молчал.

— Извините, у меня была бессонная ночь. Я понимаю, это ваша работа — задавать вопросы.

— Вот именно. Как это произошло?

— Видимо, яд был в вине, которое я пил. Я сумел позвать на помощь. Да, вот мои справки, — Степанков достал из кармана бумажки. — Все подробности можете уточнить в больнице, у меня есть множество свидетелей. В это время меня тут не было, я лежал с трубкой в желудке. И я не мог его убить.

— Я непременно уточню. Как удобно-то получилось. — Лейтенант немного разочарованно поцокал языком.

— Я правильно понимаю, что не будь у меня алиби… Видимо, этот труп хотели на меня «повесить»? — хмуро усмехнулся Степанков.

— Ну, как-то так… Подозрение пало бы в первую очередь на вас. Ведь ваш холл запирается, ключи есть у вас. Хотя ваше алиби еще проверят. Мы потом встретимся, и я задам дополнительные вопросы, которые, я уверен, у нас появятся. А пока нам надо выяснить личность убитого. Никаких документов при нем не оказалось. Поэтому я повторюсь — вы точно его не знаете?

— Нет. — Степанков решительно покачал головой.

— Ну что же. До встречи, — попрощался лейтенант и, пройдя по когда-то белоснежному ковру, вышел из квартиры.

«Окончательно «помёр» ковер, — подумал Степанков. — А я еще шутить могу. Уже неплохо».

Он набрал номер своего адвоката.

— Привет, Сережа. У меня сегодня ночью под дверью неизвестный труп обнаружился. Ну, вот так. По счастливой или несчастливой, уж не знаю теперь, случайности меня дома не было. Да, уезжал. Слушай, я хочу быть в курсе расследования, знать, кто этот человек, и вообще иметь всю возможную информацию по делу… Напряги там свои контакты… Лейтенант Михеев… Ну все, пока.

Про отравление он решил до поры до времени никому из близких ему людей не говорить. Абсолютная секретность может быть достигнута только в одном случае: если про все это никто, кроме него, знать не будет.

Он вышел в холл и задумчиво посмотрел на пальму, рядом с которой еще недавно лежал человек. Сейчас контур тела был обведен мелом, всюду валялись окурки, какой-то мусор, виднелись следы ботинок…

«Надо Миле позвонить…» — механически подумал Степанков и вернулся в квартиру.

Довольно часто в такие моменты он вспоминал Николая Васильевича. Прошло столько лет, но он не мог забыть ту историю. Это случилось, когда они с Михаилом первый раз приехали покорять Москву…

Москва, июнь 1987-го

И так ясно, как будто это было вчера, он помнил тот летний солнечный день. Они только что отгуляли школьный выпускной, целыми днями слонялись по городу, купались и вели бесконечные разговоры про будущую учебу. Точнее, вел он, а Михаил внимательно слушал. У Мишки уже все было давно решено — он поедет в Москву, поступать в художественное училище.

Степанков помнил, как прибежал тогда запыхавшийся домой. Мать возилась на кухне, резала морковку, лук — варила борщ. Он чуть отдышался и сказал:

— Ма, денег дай.

— Зачем тебе? — удивленно спросила она.

— На билет. Я с Мишкой в Москву поеду, — выпалил он. — Я все решил. Мы вместе начнем новую жизнь. Я должен поехать. Не могу я тут… Что мне здесь делать? Одни коровы да комбинат этот.

— А что это ты вот так вдруг?

— Ну, вот решился. Мишка сегодня уезжает, и я с ним.

Мать спокойно вытерла руки о передник, села на табуретку и деловито сказала:

— Денег я тебе не дам, никуда ты не поедешь. Отца нет, так еще и ты сбежать хочешь. Я что, одна тут останусь?

— Да не хочу я гнить в этой дыре, — Володя в сердцах стукнул кулаком о стол, — это мое дело, в конце концов. Или мне всю жизнь, как отец, прозябать? Чтобы потом сбежать от такой жизни?

Мать вспыхнула, но взяла себя в руки и продолжала спокойно:

— Ты мне тут не стучи. Расстучался… Кто говорил, что в училище будет поступать областное, а? Нормальную профессию получишь, в областной центр поедешь. Ну, куда тебя тянет? Что тебе там делать, в этой Москве? Миша художником станет, у него способности… А ты что? Куда с такой рязанской-то рожей в калашный ряд? А то без тебя там народу мало. А про отца так говорить — не смей!

Степанков старался не обращать внимания на материны слова, но все равно было обидно.

— А что не смей-то? Почему не смей? Не сбежал отец, скажешь? Поезд отходит через час! Не пустишь — сам уеду! — запальчиво закричал он и выбежал из кухни, хлопнув дверью.

— Не дам я тебе денег, не дам! — крикнула мать из кухни. — Хочешь, пешком иди в Москву.

Он опрометью ринулся в свою комнату, схватил старенький, еще дедушкин чемодан с потрескавшейся крышкой, кинул туда пару рубашек, пиджак, брюки, аттестат об окончании школы и паспорт. Потом вихрем ворвался в кухню. На бегу чмокнул мать в щеку и, зычно крикнув: «Ну, все, не поминай лихом!», хлопнул дверью, скатился по лестнице и бросился на вокзал. И уже, конечно, не видел, как мать тяжело осела на стуле и горько заплакала.