Шаль

«Остапа понесло… — осадил себя Степанков. — Чего это я? Да и захочет ли она сюда ехать?» Одно дело — фешенебельная квартира на Кутузовском, другое дело — заштатный, хоть и перспективный, а теперь он в этом не сомневался, город. Степанков пил чай, заваренный из пакетика, взбивал подушку, устраивал на вешалку костюм, натягивал джинсы и футболку, а мысли уже текли в ином, грустном направлении. Вот выбор для Милы: со Степанковым в N-ске или… А он? У него долг перед родителями, даже, можно сказать, — перед родиной. Своей, малой родиной… Но она же часть большой… Опять понесло…

Он спал под стук колес, а дома ждали события радостные и тревожные, в конце которых судьба готовила ему испытание такое страшное, что не всякое человеческое сердце в состоянии выдержать.

А пока снились родные места, где не осталось ни одного родного или хотя бы знакомого человека. Вы замечали, что особенно одиноким чувствуешь себя именно в знакомых с детства местах, куда возвращаешься с какими-то предчувствиями и ожиданиями необычного, а там уже все чужое?

Вопреки этому Степанков во сне сладко улыбался.

Москва, ноябрь — декабрь 2008-го

Первым делом он позвонил Миле домой, потом на мобильный. Молчок. Видно, опять командировка, черт бы ее побрал! Не Милу, конечно, командировку.

— Юра, — обратился он к водителю, везущему его прямо в офис (в дороге хорошо отоспался, а душ есть в комнатке за кабинетом), у меня для тебя деликатное поручение. Прошу, узнай, что за бизнес у Арсения Овсянникова, сына Зои Павловны, мужа Милы и отца Лизы. Ну, ты их знаешь. Живет он в соседнем подъезде, в том же доме, где Мила, на десятом этаже, окна во двор. Надо все сделать профессионально и быстро. Кроме наших, никого не посвящай в это дело. Никаких наемных детективов. Как, сумеешь?

— Будет сделано, Владимир Иванович.

На звонки по-прежнему никто не отвечал.

В офисе Степанков пригласил замов и руководителей ключевых служб:

— В нашей работе многое меняется. Открываем новое направление — переработка промышленного сырья. В перспективе — новое производство… Вы наверняка слышали о комбинате в N-ске. Будем его возрождать…

Собравшиеся зашевелились, заскрипели стульями, стали переговариваться.

— Стоп-стоп-стоп. Я еще не все сказал…

Все сразу сказать было невозможно. Ситуация требовала длительного изучения, проработки, анализа. Только на это могли уйти месяцы. Требовалось привлечь специалистов, которых в фирме не было. Степанков создал аналитическую группу во главе с начальником планового отдела:

— Привлекайте специалистов со стороны, приглашайте лучших, обещайте хорошие деньги. Поезжайте в N-ск, разбирайтесь на месте. К началу января план должен быть сверстан… Хотя бы вчерне, с обозначением главных направлений. Для того чтобы представить его в правительство. Думаю, там нас поймут. Наши действия как раз отвечают замыслам президента.

Ему не возражали. Возражать было бесполезно, да и не время. Вот начнутся первые трудности, срывы, неувязки… Глядишь, и засомневается, тогда и… Подчиненные знали своего хозяина. Одумается. Шутка ли, N-ский комбинат! Бывший флагман бывшего СССР в области бывшего тяжелого машиностроения, одно из ключевых звеньев ВПК. Эка куда его понесло… Прыткий больно… Тут такие силы противодействия встанут — ого-го! В первую очередь — международные. На президента рассчитывает… А чей он ставленник? То-то…

Так рассуждала мудрая, тертая публика. Авось перемелется. Они просто не знали, они просто не могли знать, что с их хозяином происходит нечто удивительное. Он становился другим человеком, мыслил и поступал уже по-другому, как и следовало настоящему хозяину. Не только своего, пусть крупного, очень крупного угледобывающего, углеторгующего концерна. Как подобает хозяину страны, в земле которой лежат его предки. Всю жизнь его они служили своей стране, своим людям. И он, Степанков, сделает все, чтобы вдохнуть жизнь в этот город. Сдохнет, а сделает. Мила его поймет. Поймет…

Так или приблизительно так размышлял Степанков, замкнувшись в своем кабинете, бреясь, принимая душ. На звонки никто не отвечал: ни Мила, ни Зоха, ни Лиза.

Ближе к вечеру Зоя Павловна позвонила сама.

— Володя, здравствуйте. Вы нас совсем забыли. Да и я не звоню, боюсь надоедать. Ах, вот оно что… На родину… Проведать могилы… Да-да, это наша общая беда. Суетимся, суетимся, а о главном забываем. Володя, я просто и не знаю, как быть. Лиза хочет поговорить с вами. Она не понимает, что вы человек занятой… Я пыталась ей объяснить… Да и Милочка опять может взорваться. Вы же знаете ее характер… Ну вот, прямо трубку рвет из рук…

— Дядя Володя, дядя Володя, — детский голос громко звенел в трубке. — Я соскучилась… Мы так больше с вами никуда и не ходили… Это был самый лучший день в моей жизни. Приходите к нам. Мама не будет ругаться. Она так хорошо говорит о вас. Они с бабушкой часто говорят о вас. Бабушка, отстань… У меня трубку забирают… А я самого главного не сказала. — Похоже, у Лизы отнимали трубку, слышалась возня, упреки Зои Павловны.

В образовавшуюся паузу Степанков успел воткнуть свою фразу: