Шаляпин

В дальнейшем артист к ней больше не возвращался. Великолепен был Шаляпин и тогда уже в “Хованщине”, что легко себе представить, если принять во внимание, что именно ему принадлежит честь открытия таящихся в творчестве Мусоргского музыкально-драматических красот. Все остальные роли, числом восемь, составили постоянный репертуар Шаляпина, причем некоторые из них повторяются из года в год, другие же с промежутками. Среди них Сусанин, Мельник, Иоанн Грозный, Борис Годунов, Олоферн стяжали Шаляпину в бытность его в Мариинской опере необычайный успех и укрепили за ним славу неподражаемого артиста русской оперной сцены. Его исполнение, в ту пору развития его таланта, уже отличалось чрезвычайной виртуозностью, глубиной проникновения в самую сущность каждого изображаемого лица, колоритностью внешнего воплощения и крайней непосредственностью. Эта пламенная непосредственность, которая вообще характеризует исполнение Шаляпина, тогда особенно давала себя знать, потому что артист был молод и увлекался творчеством со всем пылом своей богато одаренной натуры. Тонкости отделки наиболее трудных партий способствовало еще и то, что Шаляпин нередко разучивал роли при участии крупных музыкальных сил. Так, когда летом 1897 года, по окончании первого сезона, проведенного им в Москве, Шаляпин жил в имении Любатович, по Московско-Ярославской железной дороге, туда же приехал из заграницы Рахманинов, и с ним вместе Шаляпин самым основательным образом проштудировал “Бориса Годунова”, который должен был идти в ближайшем сезоне. Весьма понятно, что содействие такого изысканного музыканта, как Рахманинов, должно было принести Шаляпину огромную пользу и помочь ему отыскать в музыке Мусоргского те оттенки, полное овладение которыми привело его ко всем хорошо известному проникновенному исполнению роли Бориса. С Рахманиновым же был пройден и “Моцарт и Сальери”, тогда только что написанный, и очевидцы рассказывают, что первое исполнение этого шедевра Римского Корсакова Рахманиновым и Шаляпиным в гостиной Любатович оставило во всех неизгладимое впечатление, а фортепьянное соло, имеющееся в опере, никогда впоследствии не исполнялось на театре с той тонкостью, какой достиг Рахманинов. Необходимо отметить, что на второй сезон Рахманинов вступил в театр Мамонтова в качестве главного капельмейстера, имея помощниками Эспозито и Труффи. Впрочем, он оставался в этой должности не долго.

Вот в какой обстановке пришлось работать Шаляпину, вот при каких условиях распустился пышным цветом его великолепный талант. Трудно сказать, что вышло бы из Шаляпина, не пошли судьба ему навстречу Мамонтова, да не зародись в мозгу у самого Мамонтова мысль создать художественную оперу. Для развития всякого таланта нужны благоприятные условия. Шаляпину они были вдвойне необходимы, потому что он был лишен великого блага природной культуры, выросшей из культуры предков, когда многое в области художественного восприятия уже просто передается по наследству, делая легким дальнейшее восхождение. У Шаляпина ничего этого не было, он явился чистейшим самородком, он выступил на трудный путь служения искусству, не имея не только эстетического воспитания, но даже просто образования. И ему приходилось торопиться усвоить в кратчайший срок все необходимое для широкого художественного развития, постоянно заботиться о расширении своего умственного кругозора. Для этого, конечно, необходима была наличность особо благоприятных условий, и он нашел их в полной мере в театре Мамонтова.

Когда, спустя два сезона, мамонтовская опера явилась в посту 1898 года на гастроли в Петербурге, те, кто раньше видел Шаляпина, ахнули от изумления. Артист стал неузнаваем. Нам, петербуржцам, не видавшим его два года, было особенно ясно, как ярко теперь огранен этот драгоценный камень. Нам резко бросилось в глаза, что каждая роль у Шаляпина подвергалась теперь вдумчивому изучению, слагалась из данных исторического или бытового исследования, чтобы потом озариться творческим светом. Впервые тогда увидели мы Шаляпина Иоанном и были поражены той темной и жуткой правдой, которой веяло от созданного им образа Грозного Царя. Увидели его Борисом Годуновым, и нам в душу пахнуло холодом от потрясающего зрелища душевных терзаний несчастного государя.

Явился Шаляпин Мефистофелем в опере Гуно, и это был новый и пламенный образ, ничем не схожий с привычным оперным трафаретом. Захохотал безумный Мельник в “Русалке”, и мы почувствовали, что трагическое еще более углубилось, что новые, тончайшие оттенки осмыслили здесь каждый шаг и каждое слово. Короче, мы видели воочию, как созревает перед нами могучей талант, какую огромную работу выполняет он над самим собою для того, чтобы быть достойным высокого жребия, выпавшего на его долю, чтобы достигнуть последних вершин в своем искусстве.