Шаляпин

«Этот несуразный на первый взгляд парень, с его мешковатой, как у молодого жеребенка, фигурой, был по-настоящему влюблен в театр или, вернее сказать, рожден для театра. Исполнял ли Федя роль безмолвного палача в сердцещипательной мелодраме, или сурового опричника в свите Иоанна Грозного, или старого лакея с баками, который передавал посмертное письмо самоубийцы женщине, изменившей ему, — во всем через этого безмолвного „статиста“ звучало великое искусство театра».

Все давалось с трудом. Зачастую его подстерегали неожиданности, которые сбили бы с пути и более взрослого человека.

В Уфе, после отъезда труппы, местные интеллигенты пристроили его на службу в земскую управу, на маленькую должность писца. Но их внимание, оказанное простому канцеляристу, показалось подозрительным сослуживцам, они сочли его за шпиона, специально подосланного начальством для слежки за ними. Их отношение болезненно воспринималось юношей, который остался в одиночестве в чужом для него городе. Потребовалось, чтобы он в конце концов разъяснил канцелярским служителям, бойкотировавшим его, истинную причину его пребывания здесь на службе.

Самодур Деркач, хозяин украинской труппы, вышвырнул его из вагона поезда за то, что Федор наелся чесноку, а Деркач запаха чеснока не выносил. Юноша был вынужден в закаспийской пустынной глуши шагать несколько часов до ближайшей станции, чтобы потом следующим поездом догнать товарищей. Об этом пешем переходе Шаляпин спустя долгие годы вспоминал с тоской и отвращением.

Тот же Деркач, когда Шаляпин наконец решился покинуть украинскую труппу, не пожелал вернуть ему паспорт, и Федор оказался в Баку на какое-то время беспаспортным, то есть в любой момент мог быть признан бродягой.

Известен случай, когда положение казалось ему безвыходным и он подумывал о самоубийстве.

Таких примеров можно сыскать немало за короткую пору юношеских скитаний. К этому нельзя не прибавить, что почти всегда он жил впроголодь, что был похож на оборванца, что не имел подчас не только своего угла, но и пристанища, что юность свою он провел без семьи.

Да и была ли у него в детстве семья? О матери он вспоминал с нежностью, но что она могла дать ему как воспитательница? Любовь к песне? Федор рос скорее на улице, чем дома. Она умерла, когда ему исполнилось девятнадцать лет, а расстался он с нею, собственно, почти за три года до того. Он воспринял ее смерть как большую потерю и испытывал чувство горячей жалости к этой не знавшей радостей женщине. Об отце воспоминания, напротив, были смутные, мрачные. К маленькому брату Васе, который родился в 1886 году, он привязаться не успел. Он был совсем один на свете.

Сказать, что он не встречал в детстве и юности хороших людей, которые помогали ему, нельзя. Разве не сыграл роли в его жизни регент Щербинин, приобщивший его к музыке? Разве Шаляпину не приятно было встретиться много лет спустя в Казани со своим школьным учителем Н. В. Башмаковым? А разве не помог ему на жизненном пути С. Я. Семенов-Самарский? Или певец М. А. Завадский? И некоторые товарищи, с которыми он служил в хоре?

Он знавал нужду и побои, он рос в бескультурной среде. Бывали в его ранней юности и пьянки, и безобразное отношение к женщинам. Но были и трогательные заботы о нем совершенно чужих людей, и неожиданные впечатления в кочевьях, а главное, возникла известная закалка. Как бы круто жизнь ни поворачивалась, она не казалась ему слишком уж страшной.

И теперь, когда наступало новое испытание, многое зависело от того, как сложатся первые же дни в Тифлисе, куда он прибыл, как водится, без гроша за душой…

Он приехал в Тифлис с тремя другими хористами развалившейся оперной антрепризы Ключарева — Нейбергом, Кривошеиным и Сесиным.