Шаман

– Пётр Васильевич, куда вы в таком наряде собрались? – поинтересовался он, внимательно рассматривая его начищенный мундир, сверкающий серебряными звёздочками.

– Иду в отделение, – ответил Пётр, сбавив возле него шаг. – Если полицейские с участка будут спрашивать, меня дома нет.

– А я не заметил, как вы ночью домой вернулись. На улице вас поджидал какой-то полицейский в карете, с лицом таким…

– Каким?

– Да уголовным! Морда под фуражку едва помещается! Кулачищи как с мою голову! Пока он мне не показал своё удостоверение, я готовился вызывать городовых! Как с такой мордой в полицию набирают, уму непостижимо! При свете ещё ничего, а с тьмы от такого вида можно, извините, и по нужде сходить прямо в свои панталоны!

– Правильно говорите – Морда!

Пётр рассмеялся, махнул рукой и вышел на набережную. Швейцар своим острым языком подсказал ему удачную кличку для Елагина. Такая к нему точно в сыске приклеится. Если тот продолжит ему хамить и называть Петькой, он обязательно запустит её в массы.

Свернув за угол дома и направившись переулками в сторону Фонтанки, кратчайшим пешим маршрутом, он вышел на широкий Измайловский проспект и скорым шагом двинулся к отделению. Время, потерянное на утренний марафет и выбор одежды, заставляло его избегать задержек, потому что Филиппов не очень любил, когда к нему по личному вызову задерживаются.

Прохожие, которыми утренний проспект был наполнен, с интересом его рассматривали. Петру приходилось смотреть больше на мостовую, чтобы на их удивлённые взгляды не отвлекаться. Высокий, крепко сложенный безусый молодой полицейский чиновник (выбритое лицо без усов часто воспринималось обывателями веянием новой прогрессивной моды), в красивом, подтянутом по фигуре мундире, с дорогим портфелем в руке, безусловно, являлся украшением достаточно серой, одинаковой в деталях уличной жизни. Девицы, заметив его, обычно заливались краской и, если были с подружками, начинали, прикрывая рты ладонями, живо перешёптываться, украдкой поглядывая на него. Не будем скрывать, что Петру такое девичье внимание к своей персоне льстило, хотя он и не позволял себе в таких душевных чувствах утонуть.

Да и не до любопытства прохожих ему сейчас было дело. Мундир он надел не для того, чтобы пощеголять на улице, а заявить о своём новом высоком статусе в сыскном отделении, где ранее многие надзиратели относились к нему, к его молодому возрасту с надменностью. Куда уж скрывать, дворянское воспитание с детства наполняло его особым отношением к своей персоне. Пренебрежительное отношение сослуживцев его раздражало и возмущало.

Главный вопрос этого утра для Петра был один: зачем его так спешно вызывает к себе Филиппов, минуя головы своего помощника и чиновника для поручений? Почему Филиппов, прекрасно зная, что Пётр с напарником последние трое суток полностью погружены в проводимое ими сейчас сложное расследование по убийству купца на Московском шоссе, бросает весь сыск его немедленно найти и доставить на разговор в отделение? Что могло случиться такого, чтобы Пётр, располагаясь в одном шаге от поимки особо опасного разбойника, арест которого добавит в статистический отчёт Филиппова важную галочку, вот так немедленно был отвлечён от кульминации проводимого расследования? Сейчас, в данный момент времени, в засаде сидит напарник Петра, которого уже вечером он должен поменять. Лишённый возможности хорошенько выспаться, как он это вечером сделает? Придёт сонным и рассеянным туда, где на расстоянии нескольких саженей должен появиться вооружённый двумя револьверами жестокий отчаянный бандит?

Филёрам Пётр с напарником его выслеживание не доверили. По оперативным предположениям, убийца купца был связан с масштабной петербуржской бандой разбойников, терроризирующей зажиточных граждан. Успех мог привести к поимке пятнадцати особо опасных преступников, а любая неосторожная мелочь весь успех операции могла сорвать. Пётр с напарником последние три дня круглосуточно работали по этому делу. Филиппов знал все проводимые ими оперативные подробности, поэтому понапрасну их отвлекать от расследования не стал бы.