Шаман

В тюремную камеру к Григорьевой они немедленно послали жандармов, которые убедили её до конца молчать. В противном случае или она по решению суда отправится на бессрочную каторгу (убийство детей никуда не денешь), или они просто убьют её по пути туда. И, напротив, если Григорьева будет молчать, они ей устроят из Сибири побег, предоставят в каком-нибудь городе жильё, деньги, новый паспорт, и она сможет жить в комфортных для себя условиях. Григорьева, судя по всему, согласилась молчать. Но это вряд ли ей поможет, потому что такого свидетеля в живых заговорщики гарантированно не оставят – её, скорее всего, пристрелят уже по пути в Сибирь, при попытке бегства из арестантского поезда.

Убедив Григорьеву молчать, заговорщики решили полностью зачистить Петербург от всех связанных с «делом Шамана» лиц. Но сделать это аккуратно, как с Кошко. Они решили раскидать по разным городам с повышением в чине и должности ведущего дело судью, прокурора и следователя.

Ну и о Петре они не забыли – о шибко умном сыщике, который им всё изгадил. Они спешно повысили его в чине до губернского секретаря и наверняка запланировали сослать, например, в Одессу, чиновником для поручений.

«Дело о СЛТ», о котором заговорщикам ничего не известно, просто удачно для Петра подвернулось. У него появилась возможность из Петербурга на несколько месяцев уехать. Если бы не оно, он в Петербурге при Филиппове всё равно бы не служил. Указ о его переводе на службу в провинцию уже наверняка готов. Возможно, он прямо сейчас лежит в ящике стола Столыпина, подписанный царём, и тот просто ждёт его возвращения из предстоящей иркутской командировки.

Кошко, как опытный сыщик, быть может, даже с каким-то провидческим даром, о заговоре заподозрил. Зная характер Аркадия Францевича, можно быть уверенным, что в случае наличия у него доказательств он бы уже давно всё царю и премьер-министру доложил (с обоими он был знаком лично). Но никаких доказательств у него не было. Поэтому всё, что он смог сделать, так это неосторожно обмолвиться об этом Петру.

Доказательств нет и у Петра. Всё, что у него есть, – это дерзкие рассуждения. Идти с ними к Филиппову с Кошко, а тем более к Николаю и Столыпину, было глупостью. Заявить перед ними, что директор департамента полиции, градоначальник, петербуржский губернатор, в группе других высокопоставленных лиц МВД, Сената, Главного штаба, мутят за спиной царя заговор, было смешно даже представить. От него немедленно потребуют доказательств, а их нет. Их надо долго и кропотливо собирать в Мурино и в Петербурге.

Сейчас, здесь, трясясь в сырой карете на проспекте Петра Великого, Пётр не знал и не понимал, что ему дальше со всеми этими сведениями и рассуждениями делать. Он не видел никакого логического, вдумчивого выхода. И чем в будущем эта запутанная история проявится, он просчитать не мог.

Теоретически, только в качестве строгости умственного пространства, Пётр потребовал от себя предположения, что и директор департамента полиции, и губернатор, и градоначальник использовались заговорщиками втёмную и сами ими не являлись. Такое могло быть, это не противоречит строгой логике. Их уговорили под предлогом особых государственных интересов, высоких идей служения отечеству, во имя сохранения родины провести преступную операцию по пленению Шамана – жертвой малого спасти большее. Эти три человека могли не знать о заговоре, но это всё равно не снимало с них ответственности за те преступления, которые они в Мурино и в Степановке совершили.

Когда экипаж остановился возле знакомого газового фонаря на набережной, уже было начало первого. Пётр вышел из отсыревшей кареты и осмотрел экипаж. Лошади стояли грязные, смертельно уставшие, голодные, понурые. Карета была до середины заляпана загородной грязью. Извозчик, насквозь промокший, такой же, как и лошади, замёрзший, уставший и голодный, смотрел на него взглядом полным ожидания премии. Недолго раздумывая, Пётр дал ему червонец (пятёрку он заплатил тому при подъезде к Мурино). Удвоенной оплатой тот остался доволен, потому что ударил лошадей кнутом со вспыхнувшей в нём резвостью. Экипаж укатил в сторону Московского проспекта, исчезнув с глаз.

Перед крыльцом Пётр осмотрелся и увидел невдалеке, саженях в пятидесяти, чёрный силуэт стоявшей на набережной кареты. Она там кого-то ждала. Не найдя сил отвлекаться на подобное, сам смертельно уставший, промокший и голодный, он приоткрыл парадную дверь и вошёл внутрь дома.

Сидевший за столом знакомый швейцар не спал. Увидев его, он немедленно оживился:

– Пётр Васильевич, у меня до вас есть важные сведения! – прошептал он заговорщическим тоном, испуганно поглядывая в сторону парадной двери, Петром за собой прикрытой. – Вами полчаса назад интересовался какой-то человек! Он велел мне доложить ему, когда вы появитесь! Он ждёт меня в карете на улице!

Вспомнив про чёрный силуэт стоящей на набережной кареты, Пётр шагнул к столу.

– Кто он таков? – спросил он, едва справляясь со вспыхнувшим волнением.