Шаманский бубен луны (СИ)

В окнах Нины мелькали разные тени. На подоконнике в царственной позе сидела Вера, словно какая-то великая актриса. Сперва Ася не поверила своим глазам, уж больно величава была картинка. Присмотрелась внимательнее. Ну конечно же, это Вера, вот и ее красное платье, короткое каре, длинные музыкальные пальцы. Вера с кем-то разговаривала в комнате, укоризненно качала маленькой головой, нежно играла коленями, обтянутыми подолом платья.

— Вера, — позвала Ася.

Вера как будто услышала, повернула голову и одеревенела. Ася радостно помахала и прочитала на ее губах — чтоб ты сдохла! — потом быстрехонько развернулась и пропала за шторой.

Ася от такой картинки белой стала, как кролик. Вера не может так поступить, не может так сказать! Ася ошиблась, напридумывала. Они же близкие подруги! И тут в окне засветилась Наташа Бердникова, ямочкой на подбородке улыбнулась, задернула штору. Ася поняла, что сейчас от нее отгородились как от чуханки.

Зашла в подъезд, позвонила в дверь Нины, раз другой, стала руками, ногами колотиться.

— Позови, Веру, — орала в щель «почты», совала руку, чтобы найти веревку.

— Уходи, — требовала Нина. — Нет здесь Веры. С чего ты взяла?

— Как нет?! — выдыхала Ася свой гнев. В этот момент она не смыслила ни бельмеса. Ей в голову не могло прийти, что ее могут обманывать. — Я ее видела в окно.

— Ты ошиблась, — успокаивала Нина и рукой придерживала пластину щели. — И вообще не порти мне праздник, у меня сегодня день рождения.

Слова «день рождения» ошпарило так мощно, что Асе захотелось взвыть так же, как орала дурочка Анфиса, когда пролила на себя масло. — Они празднуют, а ее не позвали. Как прокажённую, как… как…как…

За дверями шушукались, потом раздался взрыв хохота, вновь шушуканье. Ася отошла от двери, села на ступеньку и заревела. Стало жутко больно где-то в груди. От внутренней боли ломало кости. Была уверенность, что вместе со слезами с ее тела сходит кожа. И тут в углу ступени, среди мусора, она разглядела сброшенный кокон, струпья уже бесполезной чужой плоти. Удивительно, но сама природа дала подсказку. Ася раскопала из пыли рваную, бледную личинку. В этих мертвых бескровных останках кто-то недавно жил и, может быть, был счастлив. Ася, конечно, надеется, что это так, хотя, конечно, это большая глупость. Тетя Тоня всегда говорила: — Разве может гусеница быть счастливой? У этой бездушной твари две задачи — жрать да срать. Ох-хо-хо! А она сама в кого превращается? — подумала Ася. — В глупого, злостного подростка. Еще чуть-чуть и станет первоклассной гадливой гнидой. Наверное, — говорила тетя Тоня, — все подростки проходят эти стадии, только некоторые раньше, вот к примеру, Вера, созрела раньше Аси. Она уже бабочка, а ты еще гусеница, ну, или в процессе. И теперь у них налицо конфликт интересов, несовпадение. Что ж, добро пожаловать! Куда? Да кто ж его знает куда? — Взрослым хорошо, они уже получились, а ты в ожидании…ценнейшего жизненного опыта.

Не ссы! Все будет норм! — поднялась Ася со ступеней, утерлась рукавом.

Пересекла площадь, остановилась перед тропинкой. Впереди подозрительно светло от девственной целины. Больше похоже на ловушку. По осени тропа гнусно раскисала, превращалась в болото. Сверху предательский лед со снегом, снизу незамерзшая жижа, можно не хило ухнуть, хапануть по уши. Сейчас ну совсем не то время и настроение, чтобы сокращать и хавать. Решила не рисковать, двинулась по площади. Она напоминала огромную заасфальтированную кляксу, без разметки, краев. Правда кое-где пунктиром в сугробах лежал бордюрный камень, вот вдоль него и двигался длинный жидкий поток людей. В поток порой вклинивались легковушки, вахтовые или рейсовые автобусы. Они протискивались к обочине, высаживали пассажиров и вновь, свирепо пыхтя черным газом, возвращались на свою сторону. В этот момент люди сердились, некоторые переступали в снег и грязь на обочину, другие стояли в ожидании. Вид у всех был разный, от равнодушия и усталости до свирепости и гнева. Вся эта суета напоминала огромный котел, в котором варилась сырая человеческая каша. Ася старалась избегать площади, не нравилось ей здесь, непроизвольно ощущала энергетику трагедии.

Впереди шла пара, женщина держала мужчину под руку, что-то рассказывала, он слушал. Асе они показались счастливыми. Ничего не значащий разговор, он несет авоську, в ней бумажный кулек с печеньем — видны выпуклые колосья «Юбилейного». Печенье так пахнет, что перебивает выхлопные газы автомобилей. От его запаха становится по-семейному уютно, словно эта площадь мгновенно превращается в кухню — в это единственное сухое и надежное место на свете. Женщина рукой в красной вязанной перчатке — в тон помады, придерживает воротник пальто, щебечет соловьем. Асе ужасно приятно, что она через слово говорит спутнику «спасибо, милый, хорошо, отлично», все так вежливо и душевно. Сейчас дома согреют суп, съедят с хлебом, а потом будут пить чай с печеньем. Ничего особенного. У них ничего не менялось, менялось только у Аси.