Шаманы Байкала. Путевые заметки

Но дядя не выдержал. И осторожно пошёл, а потом полз следом. И вдруг он увидел: на холме стоит сохатый. Это был тот шаман. Видимо, он приготовился уничтожить соперника, захватив врасплох.

И вот он видит: его родственник-шаман подбежал и тоже превратился в сохатого. Стоят два сохатых друг против друга. Стояли долго. Потом тот шаман повернулся и пошёл.

Дядя уполз обратно. Потом пришёл шаман. Человек как человек. „А ты всё-таки не выдержал, пошёл!“ – обратился он к родственнику.

Третья история: это было вскоре после окончания войны. Там же, в Забайкалье, была одна шаманка. Вдруг в одной деревне в семье стало являться видение матери. А её уже не было в живых. И те люди вызвали эту шаманку, просили помочь.

Она отобрала с собой четверых сильных парней, в том числе тогда молодого Николая Григорьевича. Ночь. Они приехали к этому дому. И вот он видит: шаманка стала разговаривать с кем-то, вызывать привидение. Шаманка спрашивает у кого-то невидимого: „Что тебе нужно, что ты хочешь?“. Как-то она так разговаривала, что можно было слышать привидение.

Шаманка сказала: „Она хочет шкатулку“. И описала её, хотя никогда у этих людей не была. Затем она ещё раз спросила и получила ответ. „Она хочет напёрсток“. Затем иголку, потом матрац… Не зная их обстановки, она описывала вещи подробно. И такие вещи у людей были.

Вдруг шаманка вскричала: „Не будет тебе сына! Не будет, ишь чего захотела!“. Привидение сказало, что хочет младшего сына. Шаманка велела разжечь костёр в стороне и сжечь все выбранные привидением вещи. Затем она стала изгонять привидение. Шла борьба духов. Внезапно шаманка стала падать как подрубленная. „И вот для чего мы были нужны, четверо крепких парней: если бы она упала на землю, она бы умерла. Мы знали это, и были наготове. Мы ее подхватили. Она была как мёртвая: лицо восковое, щёки запали, круги обозначились под глазами. Сердце не билось. Мертвец.

Вдруг она вздохнула. Стала оживать. Сердце забилось. Она медленно встала, приложила руку к сердцу, сказала: „Ох, как я устала…“. Вот какая шаманка, какой человек, можно ли её не уважать – собой жертвовала ради других!“, – закончил Николай Григорьевич.

Четвёртая история: В его родне дядя был чекистом в годы войны с Германией. Он служил на границе с Маньчжурией, захваченной тогда японцами, а для прикрытия работал чабаном в приграничном колхозе. О том, что он чекист, знала только дирекция.

Время от времени он исчезал. Проникал на территорию, занятую японцами. Его задачей была разведка – привести языка. Они беспощадные были, разведчики. У них правило: если кто их увидел на территории Китая – они его убирали. Увидят они женщину, она на поле жнет (увидела она их или нет; может быть, пока не увидела, может быть, она не крестьянка, а агент японский) – они к ней подбираются и убирают её. И вот так он выполнял задания.

Погиб он, его конь подвёл. Они нарвались на наряд и бросились обратно к реке. Её надо было вброд перейти. Лошадь отказалась идти, попятилась. Молодая была кобыла. Он бросил её, спрятался в плавнях. Японцы так его и не нашли. А наши сумели найти его тело и вывезти. Он застрелился. Жена его не знала, что он чекист, что у него награды. Когда его хоронили, на бархатных подушечках несли ордена. Один чекист, который был с дядей в таких рейдах, рассказывал: „Мы наткнулись на двух спящих японских солдат. И вот этот чабан (мой дядя) говорит: „Я того связываю, а этого ты кончай“. А я никогда не убивал людей. Весь дрожу. Подползли. Нож я занёс. Ударить не решаюсь. Глаза закрыл и ударил. Точно получилось. Второго он взял“.

Елена Буентаевна поясняет: „Тут главное – первого. Потом пойдёт“. Всё это происходило ещё до войны СССР с Японией. Перед расставанием я спросил, какие они видят перспективы, есть ли выход из тяжёлой жизни. Елена Буентаевна сказала, что какие-то признаки смягчения быта намечаются…»

«О шаманизме и роли интуиции в его постижении хотелось бы сделать ряд нетривиальных выводов. Моя оценка шаманизма вытекает из оценки людей, с которыми я контактирую. Не случайно вначале изучаю, что представляют собой люди – носители традиций шаманизма, и только с учётом этого решаю, как воспринимать то, что они рассказывают.

То давление, которое испытывают Салаткины, является своего рода гарантией, что люди говорили нечто серьёзное, они передо мной раскрывались. Не могу понять и обосновать, откуда и почему после услышанного у меня возникла неожиданная мысль, что это – дети человечества. И шёл я домой от них с этим ощущением. Неожиданное представление о людях старше меня, далеко не молодых.