Шаманы Байкала. Путевые заметки

Во всех трёх случаях – готовность идти до конца, жертвовать собой ради жизненных интересов людей. К таким интересам относятся выбор между жизнью и смертью, здоровье… Ценность этого поведения включает некую высшую форму альтруизма. Защищая семью, детей, Николай Григорьевич черпает силы в примерах поведения родственников и шаманки. Он – наследник именно таких нравственных образцов и традиций. Эти этнические линии как образцы поведения прошлого предков актуализировались в структуре его самосознания, определяют настоящее и будущее.

Николай Григорьевич не требует в этой искренности какой-то известности, как и его предки. Тем более что шаманизм в том, 1989 году, был ещё на полулегальном положении… Видимо, Салаткины хотели понимания, так как это была их, по сути, совместная исповедь.

Мне представляется, что такие обращения в труднейшей ситуации, к примеру родственников-шаманов за моральной поддержкой, именно в силу их интимности намного менее известны, чем обращения к публичным формам выражения этничности. А суждение об этничности только по публичным слоям, что распространено, ведёт к поверхностному пониманию. Подобные обращения в труднейшей ситуации к интимным слоям этничности показывают её жизнеспособность. Ведь аналогичные в чём-то труднейшие ситуации, в которые попадает личность, бывали и бывают нередко. Проблема в том, на какие нормы интимных слоев этничности опираются такие, как Салаткины. К сожалению, я не успел это выяснить. Но ясно, что соприкосновение, противостояние образцов поведения в далёком прошлом выходят в настоящее и определяют будущее. Это предмет изучения исторической социализации. И вот через несколько лет, находясь в экспедиции в Ольхонском районе, я встретил автобус из Новолидинска и спросил у шофёра, как Салаткины. Из ответа я понял, что их оставили в покое…»

Святитель отношений

Самое мистическое в жизни – когда находишь в новом месте то, что отчаялся увидеть в другом. Недобрав информации об Ольхонском прорицателе Барнашке, я обнаружил в Кологриве очень похожего на него человека. У этого мистика удивительная судьба, он тоже дожил до 90 лет, и память о нём сейчас сильнее прошлой.

Ефим Честняков – русский художник и прорицатель. Родился в последней трети XIX века. Широко известен за пределами нашей России. Его выставки покорили все самые известные музеи Европы. Его стиль искусствоведы не знают как назвать, предпочитая «магический детский реализм». Более сотен его полотен являются гордостью Костромского музея. Впервые посетив эту выставку, я не мог поверить, что это сделал один человек. Мир Нави и Прави[3] в одном насыщенном бытом и колоритом пространстве. Дети тут играют и управляют. Живут и побеждают. Они – ангелы и стратеги. И этот мир Ефима стал сказкой – той, в которую во что бы то ни стало захотели погрузиться многие взрослые. Так этот мир жив и убедителен.

Честняков стал широко известным уже после смерти: о деде Ефиме-чудотворце костромской искусствовед В. Игнатьев услышал от пожилых людей в кологривской глубинке, уже позже обнаружили наследие его творчества, оставленное сельчанами в своих домах.

Как оказалось, ещё ярче память о нём простого народа. Люди, знавшие Ефима Васильевича, ещё живы и готовы многим поделиться с заезжими любителями живых преданий. Народная молва рождает не просто предсказателей и пророков – она бережно хранит и доносит идеи их жизни. При первом столкновении с живым эпосом – ещё на Байкале, в маленьких бурятских деревнях подумал – ну, буряты, они такие – верят своему и хотят сделать из деда идеал живее всех живых. Но тут, в русской глубинке, отслеживая и ощущая в каждом разговоре образ другого деда-пророка, так же ярко и так истово лелеемого не только пожилыми людьми, я понял, что ничего не понял.

В таких случаях остаётся не просто добирать и обрабатывать информацию – а всю её и доносить. Насколько полно говорят люди – это одно, но ощущения от места и самой природы ещё важнее… Мысля общеизвестными образами, опираясь на приемлемые ассоциации, непросто всё это передать. Несколько слов о самом Кологриве[4]. Купеческая, а ныне лесоповальная вотчина поражает своими уютом, тишиной и невероятной концентрацией чутких и отзывчивых людей. В центре городка раскинулся пруд. В нём до первого льда кормятся утки. Рядом течёт быстрая и чистейшая северная река Унжа. Через неё перекинут капитальный бетонный высокий мост, можно сказать, в никуда – поскольку дальше дороги теряются в остатках ранее частых и больших деревень и заповеднике «Кологривский лес»…