Шамбаров В. Антисоветчина, или Оборотни в Кремле

А от гражданских “спецов” нити потянулись к военным. Среди них тоже выявились оппозиционные кружки, связанные с активистами Промпартии, меньшевиками, ТКП, троцкистами. Правда, и они активных действий не предпринимали, а лишь собирались, совещались: какую позицию занять в случае “кровавой каши”, переворота, интервенции. Но ведь для военных, принесших присягу, даже обсуждения подобных тем – это уже измена. И приговоры для них были гораздо более суровыми. Из участников “военного академического кружка” расстреляли 6, из участников “военного заговора” – 31. Другие получили разные сроки заключения.

Но в делах военной оппозиции оказались замешаны и видные коммунистические деятели. Из уст бывшего полковника Н. Какурина прозвучала фамилия Тухачевского. И прозвучала вовсе не под давлением следствия. Какурин, друг Тухачевского, сперва проболтался своей родственнице, оказавшейся осведомительницей ОГПУ. Экс-полковник сообщил: “В Москве временами собирались у Тухачевского, временами у Гая… Лидером всех этих собраний являлся Тухачевский”. Было решено “выжидать, организуясь в кадрах”, а целью признавалась “военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон”. Показания Какурина подтвердил проходивший по тому же делу И. Троицкий.

24 сентября 1930 г. Сталин писал Орджоникидзе: “Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам… Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии… Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия – таков баланс. Ну и дела”. Письмо было сугубо личное, для обмана Орджоникидзе у Сталина не было никаких оснований. Но Тухачевский, как и Бухарин, сумел “отмазаться”. На очных ставках все отрицал, иначе толковал смысл разговоров. И Сталин поверил ему (кстати, это опровергает утверждения о “болезненной подозрительности” генсека в данный период). Он писал Молотову: “Что касается дела Тухачевского, то последний оказался чист на все 100 %. Это очень хорошо”.

Но “оборотни” в советских структурах оставались и действовали. И очередной пример этому дает то же самое дело Промпартии. На скамье подсудимых не оказалось человека, который проходил по делу как ее руководитель, горного инженера П.А. Пальчинского. А ведь он был далеко не простым инженером. В годы Первой мировой являлся товарищем (заместителем) председателя военно-промышленного комитета – а председателем был масон Гучков, главный организатор и “двигатель” заговора против Николая II. Во Временном правительстве Пальчинский становится товарищем министра торговли, прокручивает контракты с американцами. Ранее уже рассказывалось, как в дни Октября Керенский, удирая из столицы, оставил Пальчинского генерал-губернатором Петрограда, поручил ему вместе с Рутенбергом защищать Зимний дворец. И Пальчинский сдал Зимний своему другу троцкисту Чудновскому.

Не удивительно, что победители арестовали его ненадолго, быстро отпустили. В 1918 г. ретивые чекисты снова хватают Пальчинского, однако за него неожиданно заступается Карл Моор – германский и австрийский агент (кличка “Байер”) [93], курировавший проезд Ленина через Германию, а потом обеспечивавший каналы финансирования большевиков и игравший роль агента влияния при заключении Брестского мира. Ну а потом Пальчинского берет под опеку Кржижановский. Еще один эмиссар “закулисы”, в начале века работавший под началом Виктора Адлера и Парвуса (кстати, и Рязанов-Гольдентах, уничтоживший архивы Союзного бюро меньшевиков, тоже работал у Адлера, в 1914 г. исполнял у него обязанности личного секретаря [89]). По протекции Кржижановского Пальчинского назначают директором Горного института (который в начале 1920-х вел разработки не столько для Советской России, сколько для иностранных концессионеров).

На процессе Промпартии Пальчинский должен был стать главным обвиняемым. Но его не доводят до суда вообще! А.И. Солженицын предполагал, что он держался слишком мужественно, отказался подписывать фальшивые материалы, за что и поплатился жизнью. Но почему? Некоторые другие обвиняемые тоже сперва упорствовали, ни в чем не признавались или давали уклончивые показания, лишь по ходу следствия и суда становились более откровеными – так вел себя, например, Суханов. И все получили довольно умеренные приговоры. А главного фигуранта, Пальчинского, расстреливают почти сразу после ареста, в мае 1929 г. Без суда, по приговору коллегии ОГПУ, то бишь по приказу Ягоды. И его следственное дело исчезло! [168] Учитывая очень уж “богатое” прошлое Пальчинского, не логичнее ли предположить что он слишком много знал и слишком многое мог рассказать? Или неосторожно выразил готовность рассказать?