Шамбаров В. Антисоветчина, или Оборотни в Кремле

И голодающие скапливались в городах, на станциях в тщетной надежде добыть пропитание или хоть куда-то уехать. Но продуктов и в городах не было. Рынки закрылись, снабжение осталось только по карточкам, и оно ухудшилось до крайности. Выстраивались длинные хвосты очередей, карточки отоваривались плохо и нерегулярно. Крестьяне и казаки, собравшиеся в крупных населенных пунктах, там же массами и умирали. Для сбора и закапывания тел отряжались специальные воинские команды. Очевидец в Екатеринодаре писал: “Смертность такая в каждом городе, что хоронят не только без гробов (досок нет), а просто вырыта огромная яма, куда свозят опухших от голодной смерти и зарывают; это в городе, а в станицах сплошной ужас: там трупы лежат в хатах, пока смердящий воздух не привлечет, наконец, чьего-либо внимания” [21, 187, 197].

Люди поели собак, кошек, ловили ворон, сусликов, крыс, мышей. На Дону отрывали падаль из скотомогильников [116]. На Тамани мололи на “хлеб” рыбьи кости [95]. Современница рассказывала, как под Харьковом дети бродили по заснеженным полям и выкапывали корешки от срезанной капусты. Доходили и до каннибализма. А по опустевшим деревням и хуторам, пропитавшимся вонью разлагающихся трупов, шастали представители ОГПУ и милиции, пристреливая на месте тех, кого уличили в людоедстве. Добавилась чума…

В исторической литературе принято объяснять голодомор тем, что коллективизация и раскулачивание разорили прежнее крестьянское хозяйство, когда новые механизмы еще не заработали. Нет, это не так. Все перечисленные факты говорят о том, что голод был организован искусственно. И, кстати, немалую роль в этом сыграли те особенности, которые сложились в отношениях СССР и Запада. Срыв хлебозаготовок угрожал выполнению обязательств перед зарубежными партнерами. Под вопросом оказывались новые кредиты, поставки заказанного оборудования… В общем все получилось очень уж взаимосвязано. Иностранцы навязывали свои условия соглашений, советские представители принимали их. Отсюда вытекали требования сжатых сроков заготовок, чтобы расплатиться. А для карательных и партийных структур эти требования стали поводом выжимать “любой ценой”.

Голодомор косил население Украины, Дона, Кубани. Но он грозил и дальнейшими последствиями. Ведь в голодающие районы по-прежнему спускали разнарядки на пахоту, сев! А еще выжившие ослабевшие колхозники были не в состоянии выполнить нормы. Их наказывали, сокращали пайки – и они еще больше слабели. Но и посевная кампания в южных, самых плодородных районах, срывалась! Что вело к нарастанию бедствия, к тому, что и в 1933 г. заготовки провалятся, без хлеба останется уже вся страна.

А внутреннее положение в Советском Союзе и без того ухудшалось. Снабжение в городах давало пербои, народу приходилось все туже “затягивать пояса”. Нарастало общее озлобление. Сохранилось множество донесений ОГПУ об антисталинских надписях на стенах. Среди студентов ходили и переписывались копии ленинского “завещания”. В Высшей партийной школе были обнаружены листовки троцкистов, пользовавшиеся большой популярностью. В комсомольских организациях создавались нелегальные кружки, выступавшие за Бухарина – упорно распространялись слухи, будто он “за народ”. Сбывались слова, которые сам Николай Иванович говорил Суханову: “В будущем предстоит перевес отрицательных сторон проводимого курса над положительными, только тогда можно говорить о победе его принципов” [208].

Словом, диверсия была колоссальной. А в том, что это была именно диверсия, лишний раз убеждает, например, переписка Шолохова и Сталина, опубликованная в 1997 г [116]. Еще молодой в те годы писатель лично знал Иосифа Виссарионовича. Сталину понравились его произведения. Только непосредственным вмешательством генсека удалось опубликовать третью книгу “Тихого Дона”, где речь идет о казачьем геноциде и Вешенском восстании – столпы тогдашней советской “культуры” объявляли роман контреволюционным. Сталин распорядился о первой экранизации “Тихого Дона”, высоко оценил вышедшую в 1932 г. первую книгу “Поднятой целины”. Когда начался голод, Шолохов, проживавший в Вешенской, стал бить тревогу. Обращался в районные, краевые инстанции, но его жалобы клались “под сукно”. 22 марта он отправил телеграмму в “Правду” о творящихся безобразиях. Ее опубликовали, но преподнесли как частный “перегиб”, снабдив заголовком “Результат непродуманной работы”. А расследование передали тем же лицам, чьи действия обжаловал Шолохов, и бюро райкома пропесочило его самого.