Shanghai grand: forbidden love and international intrigue in a doomed world

Микки нашел его сильно изменившимся. Изысканная симметрия лица поэта была разрушена приступом паралича, из-за которого у него опустились веки, а черты лица огрубели за годы жизни опиумной наркомании. Ее маленький племянник, которого Синмай однажды пригласил на обед, вспоминал о новизне трапезы в китайском ресторане лучше, чем сам Синмай, и удивлялся, что его тетя могла увидеть в этом "маленьком китайце".

Когда в следующем году опустился бамбуковый занавес, отделявший Китай от Запада, Микки потеряла всякую связь с Синмаем. Когда в 1953 году она посетила Тайвань, чтобы написать статью о националистах, она безуспешно пыталась получить визу, чтобы навестить его в Шанхае. Шли годы, и до нее дошли слухи, что он был заключен в тюрьму коммунистами и вынужден принимать лекарство от опиумной зависимости.

Жизнь Микки продолжалась, полная испытаний, радостей и печалей. Время от времени, когда в Англию приезжали гости, связанные с Дальним Востоком, она доставала старую опиумную трубку и делала несколько затяжек "Большого дыма". Однажды, после того как ее статья в New Yorker о курении опиума с Синмэем стала общеизвестной, она столкнулась в переполненном лифте с карикатуристом Чарльзом Аддамсом. Он молча достал из кармана пальто крошечную коробочку с надписью "Опиум" и театрально подмигнул ей. Приглашенная в 1969 году в дом канадского бизнесмена Эдгара Бронфмана, она появилась в черных кожаных сапогах и достала огромную сигару. Женщине-гостье, которая ошарашенно смотрела на ее наглость, она сказала сценическим шепотом: "Здесь нельзя курить опиум, знаете ли".

Однако постепенно даже ее воспоминания о довоенном Шанхае, этом самом ярком из городов, начали тускнеть. Когда она думала о Синмае, то вспоминала его темные глаза, тонкие руки и озорную улыбку, игравшую на полных губах под тонкими, как у Фу-Манчу, усиками.

Бывали утра, когда сэр Виктор просыпался в оцепенении в "Еве" - розово-белом доме на пляже Нассау, который он построил на территории старого колониального поместья в окружении путниковых пальм. На несколько мгновений ему казалось, что он находится в своей постели в пентхаусе отеля Cathay, у ног которого раскинулся самый захватывающий город в мире.

Когда настоящее вернулось в фокус, его утешило то, что само здание, эта железобетонная высотка в стиле ар-деко, которую он возвел на грязи, продолжало стоять в Шанхае.

Новость о захвате власти коммунистами пришла, когда он сидел в офисе в Нью-Йорке. К тому времени он уже смирился с тем, что больше никогда не увидит Шанхай. "Ну вот и все, - тихо сказал он своему адвокату. "Я сдал Индию, а Китай сдал меня".

Его беспокоил тот факт, что его кузен Люсьен Овадия был вынужден остаться в стороне, став заложником непроданной недвижимости Сассуна. Поначалу, как позже рассказывал Овадия, коммунисты проявляли добродетель вежливости. До их прихода националистические войска пользовались дурной репутацией: они набивались в трамваи, не заплатив, превращали ночные клубы и гостиницы в казармы, выгоняли местных жителей из кинотеатров, заполняя зарезервированные места. Коммунисты, получившие от Мао указание не брать у местного населения "даже сладкую картошку", сами покупали билеты на трамвай и отказывались от чая и сигарет, предлагаемых жителями Шанхая.

Однако с тех пор ситуация ухудшилась. По мере прихода к власти новых политиков принимались новые законы. В Шанхае оставалось сорок компаний, занимавшихся недвижимостью и управлявших 9 965 зданиями, и группа Сассуна, в которую входили Cathay Land Company, Far Eastern Investment Company, San Sin Properties и еще пять компаний, была самым крупным владельцем недвижимости. Овадия должен был гарантировать доход более чем 14 000 сотрудников; он не имел права их увольнять. Он изо всех сил пытался продать отель Cathay, но правительство, рассматривавшее его как полезный источник иностранной валюты, предпочло сдать его в аренду. Они давили на него, из года в год повышая налоги, и приказывали ему ввозить иностранные средства для покрытия счетов. Стало ясно, что коммунисты доят сэра Виктора, вынуждая его заплатить огромную сумму за передачу государству его собственного Катая. Три года Овадия находился под фактическим домашним арестом в Гросвенор-Хаусе, эксклюзивном многоквартирном доме сэра Виктора в старой Французской концессии. Там его в любое время суток домогались абсурдные просьбы от маленьких капризных человечков. Они дошли до того, что отказали ему в визе на основании сфабрикованных обвинений, выдвинутых бывшими сотрудниками. Наконец, поздней весной 1952 года ему вручили билет на поезд в Гонконг в один конец и дали сорок восемь часов на то, чтобы покинуть страну.