Shanghai grand: forbidden love and international intrigue in a doomed world

В печати она могла сказать то, о чем действительно думала в тот момент, - гораздо эффективнее и для гораздо большей аудитории.

Микки не приносила извинений. В подростковом возрасте она, возможно, мучилась, когда писала о том, что ее желание развлекать окружающих в итоге приводит к изоляции; но с тех пор она приняла это как подлинный талант, который принес ей прибыльную карьеру. "Я использую людей", - напишет она позже:

Я использую себя, а это значит, что я использую все, что находится в моем мозгу, - опыт, впечатления, воспоминания, прочитанные произведения других писателей - все, включая людей, которые окружают меня и влияют на мое сознание. Иногда меня спрашивают: "Как вы думаете, это мило с вашей стороны?", и я честно отвечаю: "Не знаю". В моем сознании нет вопроса о том, быть милым или не быть милым. Я не могу помочь этому так же, как не могу помочь дыханию".

Если у вас были какие-то отношения с Микки - или с любым писателем, если на то пошло, - вы, естественно, рисковали, что о вас напишут. "Людям, которые не против, следует держаться подальше от писателей. Думаю, в целом они так и делают".

Синмай, в свою очередь, имел право быть колючим. Когда Микки превратила его в карикатуру, он почувствовал, что она отрицает любовь, которая все еще была очень жива. Однако к лету 1936 года их отношения стали каменистыми. Не довольствуясь тем, что она снова и снова становится наложницей китайского поэта, Микки начала встречаться с другими мужчинами. Шанхай предлагал множество экзотических образцов для пробы.

В бальном зале Cathay ее видели под руку с принцем Спада Потенциани, строгим красивым государственным деятелем, который возражал против вторжения его страны в Абиссинию и, казалось, ненавидел фашистский поворот, который приняла его Италия.

"Он так сильно переживал, - писала она Хелен, - что у него случился нервный срыв, и он приехал сюда, чтобы поправиться. Он никогда не говорит о Муссолини". Хотя ему было уже за пятьдесят, принц мог быть очаровательно наивным. Заметив, что ее настроение внезапно изменилось и что она выглядит усталой, он попросил ее рассказать, в чем дело. Как она написала Хелен, у нее просто начались менструальные спазмы.

Затем она влюбилась в искреннего британского флотоводца по имени Роберт, который присылал ей длинные письма, описывая механику речного судоходства, пока его канонерская лодка патрулировала реку Янцзы. Все шло хорошо, пока на ужине для сослуживцев Роберта по Королевскому флоту в Нанкине Микки не поднял тост за Уоллис Симпсон, американскую разведенную невесту, ради которой король Эдуард VIII отрекся от престола. Последовавшее за этим шокированное молчание стало предсмертным звонком для еще одного романа.

Что касается ее отношений с сэром Виктором, то взаимное увлечение перешло в дружбу, которая, хотя и сменялась временами раздражением, была основана на уважении и привязанности. Однако тот факт, что она общалась с Синмаем, продолжал его раздражать. (Когда зашла речь о ее личной жизни, она написала Хелен: "Он делает замечания об эскимосах, неграх и т. д."). Прожив с ним больше года, она пришла к выводу, что "в Викторе нет никакой страшной тайны", не считая, конечно, широко известного факта, что он все еще хранит факел своей первой любви. "Девушка, - писала она, - живет в Лондоне, на ней он всегда думал когда-нибудь жениться, но, вероятно, никогда этого не сделает".

Что касается Синмая, то он, как давно поняла Микки, был непостоянен, безумно непостоянен по своей природе; это качество она с юмором подчеркивала в своих рассказах для New Yorker. Хотя ему льстило, что Микки и Вики Баум превратили его в образец современного шанхайского космополита, Синмэй был прав, протестуя против того, чтобы его сводили к карикатуре на причуды.

Жизнь, которую он прожил, была гораздо сложнее, чем можно передать в виньетке из 500 слов или даже в книге, состоящей из них. Он отвечал не только за себя, но и за обширную семью; от него зависело хозяйство, полное слуг и прихлебателей. Кроме того, у него были враги, как литературные, так и идеологические, и они набирали силу.