Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате

Мы покинули Дуншань в самый день прибытия «матушки Кён» — может быть, за час или за два до её входа в город. По стечению обстоятельств, когда в управу пришло извещение о смерти Пэк Ханыля, мужчины обоих шатоских родов были тут же, на площади Высочайшего Благоволения. Господин Чхве давал нам последние наставления, не скрывая недовольства: новость пришла слишком поздно и слишком рано одновременно. Схожие мысли, пусть о другом, были и у меня. Прояви судья Цао чуть больше расторопности, и мы уже сейчас могли бы влиять на расследование, а я хоть на что-то отвлёкся бы от постоянного беспокойства о Мэйлинь. Чуть меньше — и Пэки успели бы освежить в памяти заветы Люй-цзы и напитаться общим верноподданническим экстазом, а я, быть может, встретился бы с загадочным господином Лю, который так и не навестил меня в эти дни. В иное время я, может быть, сам бы навёл о нём справки, но сейчас по ряду причин опасался это делать, и всё, что у меня было, — это треугольная визитная карточка:

Лю Яньтай

_{поверенный}

_{вэйская префектура Юйкоу}

Ни Юйкоу, ни ближайшие окрестности в отцовских стихах не значились, а чьим поверенным и в каких делах являлся мой таинственный гость, можно было только гадать.

Пэк Кванмин, с которым нам предстояло провести не меньше недели, оказался немногословным коренастым человеком с короткими крепкими руками и ногами. Насколько я знал, ему было за шестьдесят, но выглядел бы он гораздо моложе — если бы его широкое мясистое лицо не было перекошено апоплексией. Что уж говорить о том, чтобы считывать с него мысли простодушного деревенского жителя! Когда префект, вызвав его в присутствие, сообщил о том, что произошла трагедия и нужно отправиться в Ю для опознания тела, Кванмин коротко ответил, что все вещи при нём и он готов.

Господин Чхве отправил с нами двух слуг (кажется, братьев — но настолько незаметных, что сейчас я не вспомню ни внешности, ни имён), но, вопреки моим ожиданиям, не дал нам в сопровождение ни кого-нибудь из удальцов, ни даже бестолкового сторожа из управы. Единственным хорошо вооружённым воином оказался юский пристав, принесший послание от Цао, — человек, в котором удивительным образом уживались назойливость и высокомерие. Всю дорогу он не оставлял нас в покое, совал свой длинный язык и оттопыренные уши в любую беседу, но при этом всем своим видом, показывал, что ему на нас наплевать. Обсуждать подробности дела и мысли по ходу расследования в такой компании было невозможно, но само поведение нашего попутчика красноречиво говорило о том, что всё складывается не в нашу пользу. Не иначе как судья, заранее торжествуя, известил окружающих, что Чхве зажат в угол, и его слуга решил, что церемониться с нами не стоит.

Администратор Ли знал и понимал больше моего. За три дня пути мы неоднократно встречали идущих из Ю, и кто-то из них, несомненно, нёс весточки от Цзаней; но кто именно, я угадать не мог — Ли ни с кем не вёл разговоров и вообще редко задерживался с незнакомыми мне людьми, разве что во время переправ.

Пэк Кванмин при своём сложении шёл довольно резво. Он держался молчком, бесед не заводил и был бы незаметнее слуг, если бы не привычка нюхать табак (не курить, как яньские корейцы делают почти поголовно, а именно нюхать — из пузатого флакона-табакерки, в каких его продают шарлатаны, провозглашая средством от самых разных заболеваний), после чего он смачно, заливисто чихал. Не могу сказать, чтобы по дороге туда Кванмин проявлял к нам какую-то враждебность. Когда к нему обращались, он откликался, спрашивали — отвечал; но, опасаясь юсца, я считал за благо приберечь свою встревоженность и обходительность до прибытия на место. И, пожалуй, просчитался.

Как я уже сказал, от Дуншаня до Ю идти около трёх дней, и силами обеих префектур этот маршрут всегда был на редкость ухоженным. Тут и там полощутся флажки караульных башен; хуторов мало, но нет недостатка в оборудованных стоянках и особо обустроенных укрытиях от гуйшэней. Чаще всего это естественные пещерки с завешенным входом, иногда здесь же помещается сигнальный колокол для оповещения солдат и даже арсенальные стойки — но, конечно, не с палашами и алебардами, а с крепкими кольями и просмолёнными факелами на длинных древках (как и всякое живое существо, чудовища боятся огня). Над входом — непременная золочёная вывеска: «Приют мира и благополучия». В одном из таких «приютов» нам довелось пережидать налёт в полдень последнего дня пути. Вместе с нами внутри оказались несколько юских торговцев, со слугами шедших на Дуншань. Даже в момент опасности они продолжали оживлённо обсуждать последние события. По их болтовне я сделал вывод, что о гибели Ханыля говорил чуть ли не весь город — причём как об убийстве, совершённом по приказу господина Чхве. Судья Цао выигрывал у нас первую партию всухую, и я уже не успевал ничего ему противопоставить, а Ли, вероятно, не хотел.