Шанс #3

Двое на кровати, в эту минуту далекой от строгих гостиничных стандартов: разбросанные подушки, скомканные одеяла, запах пота и секса, – тяжело, прерывисто дышали. К удовольствию примешивалась неловкая, но при этом волнующая мысль о том, насколько быстрым оказался их первый после разлуки секс.

Даже испытав оргазм, Никита не хотел выходить из нее, и их тела, мокрые и разгоряченные, сплелись на смятых простынях. Томный, безмятежный взгляд девушки скользил по его лицу. Ладонью она медленно, ласково провела по шраму на губе.

– Я люблю тебя, – прошептала Ева.

Никита почувствовал, что ради этого момента стоило жить.

Глава 39

Они не покидали гостиничный номер несколько дней, заново изучая друг друга. Точеное лицо Никиты, напоминавшее статую греческого бога, его руки, доставлявшие столько удовольствия, темные завитки волос, спускавшиеся к низу живота, – не было ни единого сантиметра его тела, который бы Ева не покрыла поцелуями. Воспоминания о похищении и шести сутках в тесном подвале, казалось, стерлись объятиями, ласками и жадными прикосновениями. В руках Никиты, окруженная родным, самым любимым на свете запахом, Ева расслабилась и уже не вздрагивала от каждого стука в дверь.

– Игорь просил передать, что ты теперь его новый кумир, – лукаво улыбнулся Осадчий и положил телефон на прикроватную тумбочку.

– Как у него дела? – потянулась в кровати Ева, подставляя макушку для поцелуя и жмурясь от удовольствия.

– Вообще-то мы не разговаривали больше месяца, но он услышал новости о фабрике и решил сам позвонить.

– Не разговаривали? Почему?

– Он был не в восторге от того, что я «потерял лучшую женщину в своей жизни». Между прочим, это почти дословная цитата. – На щеках Осадчего (или Еве сейчас показалось?) проступил едва заметный румянец.

– Что, прямо так и сказал?

– Да. И был абсолютно прав, – произнес Никита и коснулся губ, уже припухших от поцелуев.

Некоторое время они лежали молча, обнявшись, наслаждаясь вновь обретенной близостью. Ева с удивлением думала, что это один из редких моментов, когда она не борется с призраками прошлого и не изводит себя тревожной неизвестностью будущего, а целиком отдается настоящему: теплым рукам любимого мужчины, его размеренному дыханию, мягкости сатиновых простыней…

Опершись на один локоть, она слегка приподнялась в кровати – ровно настолько, чтобы видеть внимательные синие глаза и густые брови. Пальцами провела по короткой щетине, поднялась к высокому лбу, аккуратными движениями разглаживая новую, незнакомую ей морщину.

– Мммм… – от удовольствия Никита закрыл глаза.

Несколько минут Ева заботливо гладила лоб и виски, будто хотела прогнать тревожные мысли из его головы. Дыхание замедлилось, казалось, он уснул.

– Я все думаю о фабрике, – внезапно произнес Никита и открыл глаза. – На CNN нас назвали «хайтек-рабовладельцами». Теперь придется долго отмываться.

– Это несправедливо… Ты не должен отвечать за поступки Алекса.

– Все будет в порядке. – Никита коснулся губами ее запястья. – PR-служба уже работает вовсю. Я не собираюсь ничего скрывать, в суде выступлю как свидетель обвинения. В конце концов, хуже всего пришлось рабочим. Каждому из них мы выплатим компенсацию.

– Думаешь, этого будет достаточно?

– Не знаю. Игорь говорит, что медиа нас линчуют. Хорошо, он сам не считает меня злодеем в этой истории, – усмехнулся Никита. – Вообще, когда ты увидишь его, не узнаешь: повзрослел, работу нормальную нашел, девушку завел.

– И что, больше не ерничает над твоим всемогуществом? Я даже соскучилась по вашим пикировкам.

– Не волнуйся, скоро сама увидишь.

Никита сел в кровати, глядя на Еву с тщательно скрываемым волнением, и добавил:

– Послезавтра мы летим в Сан-Франциско. Ты ведь согласна?

* * *

Все тридцать шесть лет гиперответственность и напряжение были привычными способами Никиты контактировать с миром. Он не любил спонтанность и резкую смену планов. Был свято уверен, что настоящий успех заслуживают только праведные трудоголики, не расслабляющиеся до конца ни на серфинге, ни в клубе, ни посреди карнавала в Рио. Набивший оскомину американский девиз «no pain – no gain» проник ему под кожу, чтобы навсегда там остаться, как татуировка, сделанная в молодости, от которой и хотел бы избавиться, но уже не можешь.

Признание собственных успехов последние двадцать лет было для него недостижимо, этого слова из девяти букв в лексиконе Никиты Осадчего практически не существовало. Как не существовало, уж если говорить честно, и способности идти на компромисс. Но последний год научил многому, и не только его – по крайней мере, так хотелось думать.

Рядом с Никитой Ева тоже осторожно делала шаги по новой, неизвестной прежде территории, где можно было рассчитывать не только на себя. В тридцать два года она впервые примерила мысль, прежде недоступную: ее – достаточно. Неидеальной, местами раненой, ошибающейся, не заработавшей миллиарды, не ходившей по подиуму, без Нобелевской премии и «Грэмми», – достаточно. Не нужно пытаться заслужить любовь, сбивая руки и ноги до крови.