Шанс. Книга 4

Я опешил от такого приема. Значит у него бывают нежеланные гости и он спутал меня с ними?

– Здравствуйте, Тимофей Кузьмич, – я кивнул головой и приветливо улыбнулся. -- Вы меня, вероятно с кем-то путаете? Вообще-то, я к вам с письмом от Ксенофонтова Петра Петровича.

– Вона как? – старик заметно удивился. – Ну, раз так, проходи, присаживайся. Можешь возле окна (усмехнулся). Ну и, как он там? – спросил.

– Погиб он. В авиакатастрофе вместе с Романовым Григорием Васильевичем, – печально поведал я трагическую весть и протянул старику листок с посмертным письмом Петра Петровича.

– Вона как? – повторил старик. – Ну-кась, подай очки, вона на столе лежат, на газете, – распорядился. – У меня ноги, вишь, отказали. Шкандыбаю по хате на шести ногах, – пояснил, коснувшись стула. – Так пока соберусь в поход…

Я подал хозяину очки, взял другой стул и уселся у открытого окна. Вонь все же чувствовалась. По-видимому, ею здесь все пропиталось – полы, стены, шторы, постельное белье, занавески…

Старик несколько раз перечитал письмо и отложил рядом на постель.

– Значит, все-ж погиб незабвенный Петр Петрович ране срока, – задумчиво произнес хозяин, глядя в сторону и качая головой. – Две войны прошел, сколько раз под пулями бывал на войне и после…. А вон, как все обернулось. – У тя, курить есть? – повернулся ко мне.

Было видно, что он расстроен.

– Не курю, – признался я.

– Надо помянуть друга, – решил ветеран и с силой ухватился за спинку стула.

– У меня водка есть! – подхватился я с готовностью.

– А-а, – брезгливо поморщился старик. – Этим пойлом только травиться. У меня есть настоечка. Слеза, все хвори выгоняет! Раньше делал для себя, а сейчас берегу для особых случаев. – Сходи-кось на кухню, пошарь в столе. Должна быть там начатая бутылка. Да огурчиков прихвати, соленых. Жаль хлеба нет. Степановна, когда еще принесет, а в холодильнике сало должно быть.

Кузьмич разлил самогон по стопкам, когда я «накрыл» стол и поднял свою на уровень глаз. Проговорил:

– Пусть земля ему будет пухом! – шумно выдохнул и выпил.

Потом правой половиной рта откусил огурец и зажевал оставшимися зубами.

Я тоже выдохнул и опрокинул стопку в рот. Горло перехватило, обожгло. Я судорожно зашарил выпученными глазами по столу в поисках воды, которой там не было (совсем из головы вылетело), схватил огурец и в панике зажевал. С шумом выдохнул. Фу, отпустило! Да в этой слезе градусов семьдесят-восемьдесят! Снова я полез за платком, чтобы в очередной раз промокнуть слезы. В пищеводе потеплело и чувствовался аромат каких-то трав или корешков.

– Управился? – без улыбки спросил меня хозяин. – Рассказывай! Чем он занимался? Как оказался в самолете? Все рассказывай, – распорядился.

– Он у Первого секретаря ОБКОМА Романова работал помощником, – пояснил я. – Вылетели из Москвы, а над Калининской областью произошла авиакатастрофа. Все погибли….

– Эва! – покачал головой он в удивлении. – Высоко Петр взлетел! Высоко и падать пришлось, – констатировал. – Эх! Сколько нам пришлось вынести! – задумчиво покачал головой. – Выжили, а тут… Значит, он предполагал, что так закончит? – старик покосился на свою постель, на которой осталось письмо. – А ты здесь каким боком? – спросил.

Ответить я не успел. Хлопнула входная дверь и в горнице появилась та старушка.

– Оп-па! Они уже пьют? – воскликнула она без злобы.

– Присядь, Степановна! Выпьем за помин хорошего человека, моего друга, – пригласил Кузьмич. – Сергей вот, горькую весть доставил.

– Ну раз, ты говоришь, друга, значит действительно хороший человек был. Сяду и помяну, – согласилась она.

Подошла к столу и начала доставать из старой сумки продукты.

– Что же вы так сидите, мужики? – упрекнула нас. – Накрыли бы по-человечески! – принялась суетиться.

Помянули во-второй раз втроем, не чокаясь. Теперь настойка пошла легче, да и я был готов – приготовил заранее воду для запивки.

Через некоторое время за стеной шумел газ, варилась картошка, яйца. Степановна периодически бегала на кухню, а на столе появились салат из огородной зелени, соленые грузди, нарезанные ломти хлеба и батона, в отдельном блюдце розовело сало. Старики привычно перешучивались и можно было подумать ругались, но я заметил, как старушка ненавязчиво подсовывает снедь старику. К горькой теме больше не возвращались. Я чувствовал, как в голове шумело, а мне было хорошо и спокойно в этом доме и с этими людьми.

– Вот, Серега! – признавался поддатый Кузьмич. – Как обездвижил, так Степановна взяла надо мной опеку. – Когда моя умерла, так надоть было нам сходиться! Оба-ж одинокие остались с ней, да я детей постеснялся. Сейчас бы жили одним домом.

– Кобелем ты был в молодости! – услышала разговор старушка с кухни и вошла с комментариями в комнату, неся глубокую тарелку с парящей картошкой. – Что же ты меня в молодости только тискал, да на сеновал или в кусты ташшил, а не в сельсовет? Да и я была молодой, глупой. Мечтала целой под венец пойти. Вот и дождалась – осталась вековухой. Машка-то твоя, похитрее оказалась. Не такой принципиальной. Враз окрутила тебя, кобеля!