Шанс. Книга 4

– Вот веришь, Серега? О войне только и вспоминаются невоенные случаи, а не так, как в книгах пишут о войне, поисках, боях, как в атаки ходили и фрицев убивали… Четко помню, как резали и делили рулон портяночной материи или сожрали на троих зараз без хлеба килограммовую банку говяжьей тушенки, а потом поносили. Как нашли в брошенной немецкой машине ящик вина и напились все вечером. А в поиск, нет не пили, да и Петр следил строго, хоть и был спирт. Вот по возвращению, да, отмечали.

– Кстати вспоминается у меня случай, связанный с болотом. Возвращались мы с ребятами из-за линии фронта. Не помню уж, зачем тогда ходили. Прошли тихо фрицевскую передовую поздно вечером и оказались на болоте уже на нейтральной полосе. Тут немцы выдвинули пулеметный расчет, чтобы ночью прикрыть этот болотистый участок. Лежим мы в воде, а немцы устраиваются с пулеметом метрах в пятидесяти от нас. Слышно, как переговариваются, шутят, посмеиваются, ругают кого-то. Потом начали ракеты пускать и постреливать. Пули свистят над головой, а мы лежим, ругаемся про себя. Вот-жешь не свезло. Метров триста впереди наши окопы. Тут меня кашель пробрал и не знаю, что делать. Кашлянешь, услышат. Простыл, что-ли? До этого покашливал, а тут, как прорвало! Давлюсь, воду пью вонючую, пытаюсь кашель подавить. Голову окунаю, чтобы звука не издать. Стоит шевельнуться, болотные пузыри начинают бурлить, а вонь такая, как в пердильнике. Болотные газы, как их там – сероводород, во. Жду очереди немцев, чтобы отхаркаться. Петр кулак показывает, а я что могу сделать? Понимаю, если обнаружат нас, то всех положат. Так и пролежали до утра. Как начало светать немцы снялись, а мы поползли дальше.

Самое смешное, когда оказались в наших окопах кашлять расхотелось. Могу, а не тянет! Вот так организм пошутил со мной.

Ребята у нас подобрались дружные, надежные. Друг за друга горой. Уж и не знаю, как нас подбирали. Петра мы все уважали. Заступался за любого, кто провинится, за нашими спинами не прятался и никого не подставлял. Всегда он действовал с умом, продуманно и никогда своих, даже убитых не бросал. Старались вытащить и редко хоронили на той стороне. Меня он тащил на себе несколько километров, когда бедро прострелили, а потом, было дело, мы его.

Появился у нас в дивизии однажды майор политрук. Грузин или осетин какой. Холеный, хромовые сапожки сверкают, усики тонкие, ухоженные. Землянку отдельную себе вытребовал в несколько накатов. Берег себя, жизнью дорожил. Обставил ее будто бабий будуар какой. Баб таскал к себе, бывало. Разве чего скроешь от бойцов?

Невзлюбил он Петра. Петр же мог ответить так, не сдерживаясь, а эту тыловую шваль никогда не уважал и плевать ему было на звания и чины. Политрук при случае всегда находил к чему придраться или упрекнуть его, или нас, пользуясь званием и чином. То честь не так отдали, то одеты не по уставу и все давил на политическую несознательность, распущенность и прочее.

Предупреждали его другие офицеры, чтобы не задирал нас. Мы же большую пользу для дивизии приносили. Это понимали опытные начальники и смотрели сквозь пальцы, как мы ходим или живем в своем расположении, но не этот хлыщ.

Наши и решили его проучить. Дождались, когда он покинет свою землянку и опустили в трубу гранату. Рвануло хорошо. Землянку не обрушило, но весь его комфорт пострадал. Вот он бегал и орал.

Поискали формально виновников, но многим он нервы помотал, а на передовой все на взводе. Можно и пулю в спину получить. Начштаба потом передал Петру, чтобы такого больше не было! С тех пор этот грузин затих. А мы чего? К нам не лезут, и мы спокойно своими делами занимаемся.

– Ладно, Серега, давай укладываться. У тебя завтрева день тяжелый, да и у меня – тебя ждать и переживать, – предложил старик.

Первая попытка.

Вышел, разбуженный Кузьмичом затемно. Небо на востоке лишь начало светлеть, а в лугах и низинах стоял туман. Я был одет в длинный брезентовый плащ ниже колен. Кузьмич настоял:

– Плащ всегда пригодится – от сырости укроет, подстелить под себя можно, весит не много, а станет жарко, скинешь и к рюкзаку приторочишь, – опять он взялся за поучения, хотя я не спорил с опытным лесником.

С удовлетворением проследил, как я ловко намотал портянки и сунул ноги в сапоги.

Я подпоясался ремнем и к нему прицепил нож, подаренный Виктором накануне побега из Ленинграда. Еще не приходилось его применять по назначению и надеюсь не придется.

Еще Кузьмич пожертвовал мне армейский котелок с кружкой и ложкой и матерчатое покрывало. (– А накрываться, чем будешь?) С собой я нес топор и саперную лопатку (откапывать сокровища не Флинта, а Ксенофонтова).

Кроме всего он заставил взять меня свою старенькую одностволку двенадцатого калибра и патронташ.

– Пусть будет, в лес идешь! – буркнул он хмуро. – Давно патроны снаряжал, перебрать бы надо. На авось тебя отпускаю. Будем надеяться, что не пригодится. Помни, что охота сейчас запрещена.

Ружье хорошо для того, у кого оно есть. И горе тому, у кого его не окажется в нужную минуту, – вспомнил я Абдулу из «Белого солнца пустыни» и улыбнулся.