Шанс милосердия

– Да, Ваше Высокопревосходительство, можете не сомневаться, – ответила она твёрдо – так, чтобы ни у кого не возникло сомнения в её решимости.

– А теперь, извини, но тебе придётся подождать, – заявил Нимруд, едва они взошли на мраморное крыльцо. – У тебя, к сожалению, пока нет допуска, позволяющего присутствовать на заседаниях с участием наместников Императора. После сегодняшнего выступления я постараюсь сделать так, чтобы для тебя не осталось запретных мест в Империи.

– Я и так хотела попросить дать мне немного времени, – немедленно согласилась Флора. – Я должна написать текст выступления, чтобы с ним успел ознакомиться цензор.

– А вот это лишнее! – Нимруд широко улыбнулся. – Вот! – Он запустил руку в одну их складок своей мантии и достал из потайного кармана холщовый мешочек, туго перевязанный шёлковой нитью. – Это печать цензора. Перед нашим отлётом я подписал приказ о твоём новом назначении – главным цензором-пропагандистом моей канцелярии.

– Всё равно нужна бумага, чтобы было, на что ставить эту печать, – резонно возразила Флора, принимая знак власти. – Отчётности никто не отменял.

– Я рад, что не ошибся! – Улыбка старика стала ещё шире. – Вижу, что ты предельно ответственно отнесёшься к службе нашей прекрасной Империи на новом высоком посту.

– Ни у кого не вызовет удивления столь стремительная карьера? – Она вдруг почувствовала, что какая-то часть её души испытывает тихую радость от нового назначения, и от этого стало невыразимо стыдно.

– О нет! – поспешил успокоить её Великий саган. – Это даже не моя инициатива. Директива пришла из Ниневии. Но не скрою: мне было приятно и радостно воплотить её в жизнь.

– Как и все директивы, который приходят из столицы, – попыталась съязвить Флора, однако сановник воспринял её слова со всей серьёзностью.

– Да, конечно. Величайшие умы Империи уверенно ведут нас к неминуемой победе и дальнейшему процветанию.

Они расстались в просторном и пустом вестибюле. Великий саган шаркающей походкой двинулся вверх по широкой мраморной лестнице, а Флору один из свитских проводил к боковой двери, поспешно забежал вперёд, услужливо распахнул скрипучую покосившуюся створку, открывая дверь в зал с высоким потолком и множеством окон. Правда, стёкла в большинстве из них были выбиты, но кто-то уже успел смести осколки стекла и обломки лепнины, свалившейся с потолка на пол из красного гранита, в одну кучу, которая сверкала, как гора самоцветов, прямо посреди зала.

– Извольте туда… – Клерк указал на серую ширмочку, установленную между противоположной от окон стеной и грудой битого стекла. – Там стол есть. И стульчик стоит.

– Мне нужны перо и бумага.

– Всё уже приготовлено, – заявил клерк, слегка поклонившись. – Прикажете принести каких-нибудь напитков?

– Ничего не надо, – сказала она, глядя мимо мелкого чиновника, который трепетно, с должным подобострастием ловил каждое её слово.

– Сию минуту. – Ответил он невпопад и мгновенно исчез, прикрыв за собой входную дверь, а Флора проследовала к ширме, стараясь не глядеть в окна, из которых с площади доносились стоны раненых, гомон толпы, отрывистые команды и рёв моторов.

От звуков с улицы ширма не защищала, зато здесь стоял дубовый стол со столешницей, обтянутой зелёным сукном. Роскошный письменный прибор из какого-то ярко-жёлтого поделочного камня, казалось, светился изнутри. Перо и стопка бумаги тоже были на месте. Первым делом она вытряхнула из мешочка на стол печать цензора. Ей почему-то не терпелось увидеть символ власти, который принадлежал ей. Но, вскользь глянув на печать, она тут же отвела от неё взгляд. Уже в который раз возникло ощущение, что покой и благополучие, пусть даже купленные ценой приспособленчества и позора, влекут её, заставляют забыть о том, что ради них приходится служить самой жестокой, самой лицемерной, самой страшной тирании, которую только можно себе представить. Нет! Пусть этот день станет последним в её жизни! Пусть её тело терзают палачи – она стерпит боль. Три слова правды, которые услышат все, того стоят.

Она взяла перо и вывела на листе бумаги аккуратным почерком: «Дорогие сограждане, братья и сёстры!..»

Нет, не стоит сейчас писать то, что она думает на самом деле. Возможность распоряжаться печатью цензора не даёт гарантии, что с текстом, написанным ею, не пожелает ознакомиться кто-нибудь из вышестоящего начальства. На предстоящем митинге наверняка будут присутствовать высшие чины из канцелярии имперского наместника по пропаганде, а возможно, и сам рища-шурав. Рисковать не стоит. Нет, рисковать не стоит… Она продолжала писать – о боли, которую испытывает каждый подданный Одишо-Ашшура XII, величайшего из императоров, да живёт он вечно, о бессильной злобе северных варваров, которая толкнула их на самое кровавое преступление, какого мир не знал с начала времён, о неотвратимости кары, которое постигнет кровожадное чудовище, лицемерно именующее себя Федерацией…

Когда текст был уже почти готов, она вдруг почувствовала, что за ширмой кто-то стоит. Полотно едва заметно колыхалось от чьего-то напряжённого дыхания.