Шанс милосердия

– …И легко, да, легко говорить о мужестве, стойкости и верности, пока сам толком не знаешь, чего всё это стоит. Вот она – реальность, и подлинное мужество – в том, чтобы сохранить твёрдость духа даже теперь, когда открываются самые жуткие стороны жизни…

Эта трусливая тварь, этот лизоблюд, этот мелкий клерк, который послушанием и исполнительностью пробил себе дорогу наверх – что он может знать о мужестве, стойкости и верности?! Что он может знать о совести и сострадании? Лишь тот, кто не имеет обо всём этом ни малейшего представления, способен достичь его нынешнего положения.

– …И я понимаю. Да, я понимаю тебя, но и ты пойми, что сейчас любой неверный шаг, продиктованный страхом и сомнениями, может убить тебя. И не только тебя. И я пострадаю за то, что доверился, за то, что не проявил должной прозорливости. Да очнись ты, наконец! Сейчас нам, может быть, предстоит увидеть нечто ещё более кошмарное. Стоит показать слабость и безволие, как все ранее достигнутые результаты потеряют всякую ценность. Соберись, любезная моя…

Оттого, что этот мерзкий старикашка был абсолютно прав, ей стало только хуже. Этот жалкий трус, проложивший себе дорогу к власти исполнительностью и послушанием, смеет учить её стойкости, выдержке и терпению…

– …Да ты понимаешь, что просто подставляешь и меня, и всех остальных, кто удостоил тебя доверия?..

Ах вот оно что! Вовсе не беспокойство о ней заставляет его так переживать. У самого могут быть неприятности, если та, кого он так к себе приблизил, вдруг не оправдает ожиданий высших сановников империи. Если б он хоть на мгновение мог представить, какие планы она вынашивает на самом деле, то эти пальцы, которыми он трясёт её за плечи, пытаясь привести в чувство, вцепились бы ей в горло. Всё! Всё… Он прав. От её тихой истерики мир не изменится к лучшему. И хотя бы последние часы жизни следует прожить достойно.

– Нимруд… Ваше Высокопревосходительство… Я в порядке, – сказала она, сделав попытку улыбнуться. – Простите мне мою впечатлительность.

– Слава Мардуку! – воскликнул Великий саган, едва не прослезившись. – Я знал! Я верил, что ты сможешь. Не теряй выдержки, девочка моя. В этой жизни мы не можем позволить себе демонстрировать слабость, сомнения и безволие. Да, не можем. Не имеем права.

– Да, Нимруд. Только помолчите. Мне надо сосредоточиться.

– Конечно, конечно… – Великий саган замолк и уставился в окно, за которым уже потянулись городские руины, местами продолжавшие дымиться. В салон проникал удушливый запах гари, и сановник прижал к носу белоснежный платочек, предварительно сбрызнув его благовониями из серебряного походного пузырька, который достал из поясной сумки. Он замер, дыша через платок, поминутно с явной тревогой поглядывая в окно.

Всего лишь минутная слабость, всего лишь её испуг заставили этого высокопоставленного старца прийти в ужас от того, что дамочка, которой он навязчиво оказывает протекцию, может в самый неподходящий момент сделать что-нибудь не то. Знает, что не спасёт его ни высокая должность, ни прежние заслуги, если что-то пойдёт не так, если она сорвётся, если не оправдает возложенных на неё надежд…

Когда экипаж выехал на площадь, оказалось, что тела уже успели убрать – видимо, именно отсюда и вывозили мертвецов встречные грузовики. Зато из примыкающих к площади переулков выдвигались толпы тех, кому посчастливилось выжить. Видимо, они давно скапливались в руинах окрестных кварталов, но только сейчас шурты и солдаты, стоявшие в оцеплении, начали разбирать ограждение и пропускать людей на площадь малыми группами. Служащие СОС в синей униформе разбивали их на потоки, направляя раненых и обожжённых к медицинским палаткам, которые только заканчивали устанавливать у подножья чудом уцелевшего здания окружной управы. Остальным предлагали следовать в сторону грузовиков, стоящих на противоположном конце площади, но отдельных граждан, в основном, женщин с детьми, стариков и подростков, заворачивали к фонтану, где уже скопились представители прессы, доставая блокноты и расставляя свои приборы для светописи.

У дверей экипажа, едва тот остановился, образовалось некое подобие почётного караула из нижних чинов Службы Общественного Спокойствия, а из фургона, ехавшего позади, начали один за другим выскакивать представители свиты Великого сагана. Какой-то шустрый малый успел открыть дверь экипажа и подал руку Флоре, которой Нимруд предложил выйти первой. Она даже не посмотрела на чиновника, ступила на мостовую без посторонней помощи и, не оглядываясь, уверенно двинулась, туда, где сгрудилась мерзкая шайка работников пропаганды. Спина прямая, глаза сухие, шаг твёрд, как никогда. Никаких следов недавней истерики, а то, что глаза покраснели – так это нормально. Не на праздник приехала…

Нимруд бодренько нагнал её, взял под руку и тут же придал своему лицу выражение невыразимой скорби. Журналисты, вооружённые блокнотами, тем временем уже набросились на тщательно отобранных представителей местного населения, пострадавшего от варварской бомбардировки.